Творчество Евгении Георгиевны Вершининой

Вершинина Евгения Георгиевна начала писать рассказы про село, про окружающих ее людей и судьбы давно. Прочитав ее первый рассказ, все вокруг стали твердить: «Публикуйся!». Несколько раз Евгения Георгиевна писала заметки в газету. А затем ее дети завели ей страничку в ВКонтакте, где теперь Евгения Георгиевна выкладывает свои рассказы. ВК Евгении Георгиевны Вершининой

Одна из заметок Евгении Георгиевны для газеты «Шалинский вестник»

История, как колдунья: далёкое-предалёкое вдруг окажется близким, близкое промелькнёт зарницей над горизонтом и нет его, а далёкое рядом. Подумать только, ещё сто лет не прошло, как перестал работать Старо-Шайтанский железоделательный завод. Всего только сто лет. Это так немного.

Лет сорок назад ещё жило в Старой Шайтанке немало людей, которые работали на этом заводе, жили при царе, потом при Советской власти. Всё кануло в лету. Шайтанка сейчас – село Чусовое. От старого времени сохранилось немного: пруд и несколько старинных построек; ни заводика, ни лесопилки, ни кричной, ни старинной плотины. Река Чусовая стала намного уже, а вот речка Шайтанка, образовавшая пруд, всё та же: чистая и игривая, да камни и скалы по берегам Чусовой прежние. Село красивое. Природа везде хороша, но здесь и река, и пруд, и скалы, и камни, и висячий мост, и поля, подступившие к домам, и лес вдалеке, и красивая, как дворец, новая школа.

Дань времени эпохи развитого социализма – несколько кирпичных многоквартирников и, как и везде в нынешних сёлах, брусковые двухквартирники, ставленые на скорую руку залётными кавказцами. Но очарование и своеобразие селу придают несколько старинных построек, сохранившихся от прежних времён. Их осталось не более десятка: здание старой начальной школы, Старо-Шайтанского сельпо, фельдшерско-акушерского пункта, почты, частного магазина, двух частных домов, колхозного склада, правления колхоза, Дома культуры, старой кержацкой часовни – ныне православной церкви. Мимо них не пройдёшь не заметив и не отметив. У каждого своё «лицо», своя архитектура, и о каждом сохранены предания сельчан. Всем этим зданиям более ста лет, и у каждого своя история.

Совсем недавно на берегу реки ещё стояли огромные склады, в которых хранили железо перед погрузкой на барки, было в сохранности здание земского суда с «холодной», куда запирали нарушителей общественного спокойствия, здание самой первой Старо-Шайтанской школы, церковь на пригорке, большой колокол, несколько двухэтажных старинных особняков. Они могли бы ещё стоять и служить, но свою историческую функцию выполнили, и были растащены по недосмотру и за ненадобностью. Уйдут и те, которые ещё стоят, станут памятью другие здания, но пока живо село – жива и память о прошлом.

Вершинина Е.Г., жительница села,
участница

РАССКАЗЫ  ЕВГЕНИИ ГЕОРГИЕВНЫ ВЕРШИНИНОЙ

Счастливая Колхозница

Встретилась с ней на второй день моего приезда на работу в село после окончания медицинского училища, придя на патронаж к её двухмесячному сыну. Фаина Федоровна встретила меня приветливо и с первой минуты расположила к себе. Было начало апреля. Вся природа замерла, накапливая силы для будущего летнего буйства всего живого. На улице полно снега, не слишком греет солнце, а неё в доме на всех девяти окнах полыхают розовым цветом пышные бутоны диковинных цветов, выглядывая из белых строчёных задергушек. Во дворе и в доме идеальный порядок. В комнатах блестят выкрашеные полы. На стенах гобелены и панно, вышитые руками хозяйки. В спальне красиво убранная кружевами и вышивкой кровать. Рядом с кроватью висит зыбка с начинающим уже гулить сыночком. И от всего веет особенным уютом и чистотой.

Я осмотрела ребёнка. Задала матери несколько вопросов по уходу. Она уверенно и доброжелательно поговорила со мной. Сын был у неё третьим ребёнком и она, конечно, знала по опыту, как ухаживать за ним, но не перебивала меня, чуть заметно улыбаясь моей молодости и уважая мою должность. Две дочери её учились в школе, а самой Фаине уже пошёл пятый десяток. Как же она решилась в своём возрасте на третьего ребёнка? В доколхозные времена случалось и у пятидесятилетних женщин качались в зыбках младенцы, приходившиеся тётками и дядьями детям своих старших сестёр и братьев. У колхозниц поздние дети большая редкость. Трудно совмещать колхозную и домашнюю работу, которую никто не отменял. Ушла я от неё с лёгким сердцем. Почему- то уверенная, что мне она никогда в жизни не сделает ничего плохого.

Второй раз я побывала у неё в доме через пятьдесят лет по случаю её девяностолетия. Муж Василий умер лет пять назад. Прожили они вместе шестьдесят три года . У неё все также красиво и чисто. Лето. Дом утопает в цветущих растениях. Огород идеально ухожен её руками . Даже на окнах сохранились те же диковинные цветы. И она сама мало похожа на девяностолетнюю. Влюблённая в жизнь, активная и доброжелательная. Приготовила угощение, спела со всеми песню, всех поблагодарила за приход и успела сказать добрые напутственные слова. Её немолодые дети воспринимают её возраст, как норму и считают мать той же мамой, какой она всегда была для них: любящей, заботливой и понимающей. Она по-прежнему бодра, активна и жизнерадостна. Нынешним летом гребла сено на покосе у сына, направляя и подгоняя молодых.

Много воды утекло за пятьдесят лет. Подругами мы с Фаиной Фёдоровной не были, но цену друг другу знали. В деревне ведь у каждого своя цена.
Ещё раз мы случайно встретились с нею через год возле её дома. Шёл уже конец сентября. Тепло поздоровались. Я передала ей очередные приветы Андрея Борисовича. Похвалила её тщательно подготовленный к зиме огород и цветник, аккуратную полянку перед домом. Слово за слово вспомнили прошедшие годы и она пошла меня провожать. Шли медленно- у обеих уже возраст. Она всё говорила и говорила, а я слушала, . боясь прервать её рассказ о своей жизни.

За одну беседу всю жизнь не расскажешь, но у неё получилось вспомнить эпизоды из детства, молодости и зрелой жизни. Рассказала, как в школе училась, как после семилетки работать свинаркой пошла, как мать выдала замуж, какой отчим золотой был у них с сестрой, как девятнадцатилетней бригадиршей спасла свиней своей группы, как замуж выходила. Говорила легко: то серьёзно, то со смешком, то с юморком, как книгу читала: без сожаления и ностальгии о прошлом, а, как о жизни случившейся, как надо. И никак по – другому. Начали с сегодняшнего времени. Она посетовала, что память её подводит. Никак молитвы не запоминает. Вот старшая дочка батюшку приводила ко мне. Хороший мужик. Понравился, поговорил душевно. Спросил какие молитвы помню, а я выучила одну с детства:

Непобедимая божественная сила
Честнаго Животворящего Креста Господня.
Не остави меня грешную,
Уповающую на Тя. Аминь.

Одну её и призываю всегда на помощь моему разуму в тяжёлую минуту. А новую ни одну выучить не могу. Я её успокоила, что хватит и одной молитвы: Бога не забываешь и того достаточно. Она мне ответила: «Ты так думаешь? Вот и ладно. Меня теперь уж поздно переделывать». Помнит Фаина Федоровна бабушку, дедушку, младшую сестру Нину. Мама вдовой была. Самый цвет деревенских мужиков загублен был советской властью в тридцатые годы двадцатого столетия, перед Великой Войной. Самым ярким воспоминаем детства осталась школа. Училась она легко и с удовольствием. Особенно хорошо успевала по русскому языку и литературе. Предметы эти преподавал тогдашний директор семилетки Вильмельгельд Яковлевич Турхан, занесённый военными ветрами в колхоз. Своеобразный и неглупый человек. Фаины сочинения он всегда зачитывал перед классом и прочил ей профессию журналиста, а возможно и писателя. Школу она закончила в 1944 году. Колхозная деревня не располагала возможностью отпустить её на учёбу в город. Денег колхозникам не платили. Мать Таисия Софроновна работала свинаркой за трудодни. Жили едва сводив концы с концами. Всю зиму полу-холодная изба и труд изо всех сил. О дальнейшей учёбе и речи не заводили. В пятнадцать лет, как почти все её одноклассники, Фая пошла в колхоз на свиноферму под материно крыло. Стала свинаркой. Работала наравне со взрослыми: и вёдра с кормом для свиней таскала, и клетки чистила, и опоросы у свиноматок принимала. Жили они тогда в небольшом домишке недалеко от фермы. С раннего утра и до вечера на колхозной работе. Прибегали днём на перерыв пообедать, наскоро топили печь, экономя дрова. Дров всегда было мало и они как-то быстро заканчивались. Добывание дров тоже стало заботой Фаи. Одну её и призываю всегда на помощь моему разуму в тяжёлую минуту. А новую ни одну выучить не могу. Я её успокоила, что хватит и одной молитвы: Бога не забываешь и того достаточно. Она мне ответила: «Ты так думаешь? Вот и ладно. Меня теперь уж поздно переделывать». Помнит Фаина Федоровна бабушку, дедушку, младшую сестру Нину. Мама вдовой была. Самый цвет деревенских мужиков загублен был советской властью в тридцатые годы двадцатого столетия, перед Великой Войной. Самым ярким воспоминаем детства осталась школа. Училась она легко и с удовольствием. Особенно хорошо успевала по русскому языку и литературе. Предметы эти преподавал тогдашний директор семилетки Вильмельгельд Яковлевич Турхан, занесённый военными ветрами в колхоз. Своеобразный и неглупый человек. Фаины сочинения он всегда зачитывал перед классом и прочил ей профессию журналиста, а возможно и писателя. Школу она закончила в 1944 году. Колхозная деревня не располагала возможностью отпустить её на учёбу в город. Денег колхозникам не платили. Мать Таисия Софроновна работала свинаркой за трудодни. Жили едва сводив концы с концами. Всю зиму полу-холодная изба и труд изо всех сил. О дальнейшей учёбе и речи не заводили. В пятнадцать лет, как почти все её одноклассники, Фая пошла в колхоз на свиноферму под материно крыло. Стала свинаркой. Работала наравне со взрослыми: и вёдра с кормом для свиней таскала, и клетки чистила, и опоросы у свиноматок принимала. Жили они тогда в небольшом домишке недалеко от фермы. С раннего утра и до вечера на колхозной работе. Прибегали днём на перерыв пообедать, наскоро топили печь, экономя дрова. Дров всегда было мало и они как-то быстро заканчивались. Добывание дров тоже стало заботой Фаи. Мать, заслыша разговор, вышла из кухни, вытирая о фартук руки. В глазах её засверкали слёзы, но она сдержала их и сразу спросила: «Пойдёте, девки, в баню? Баня топлена». «Пойдём!»- враз ответили дочери. Намывшись в горячей бане, напившись чаю завалились спать на русскую печку. А утром их уже ждали под лавкой тёплые валенки. Фаине Григорий накинул на плечи лопатину своей уже выросшей родной дочери. В прежнее жильё сёстры больше не вернулись. От добра добра не ищут. Всю жизнь потом были они благодарны отчиму за его всегдашнее тёплое отношение к ним. Младшая Нина почти сразу стала называть его отцом. Фаина впервые назвала папкой только через пять лет.

Свою работу Фая любила и трудилась на совесть. Её старания были замечены и отмечены. В девятнадцать лет стала бригадиром на ферме. Свою первую премию она получила в виде роскошного подарка: отрез на платье белого ситца с красными маками. В то первое лето её бригадирства свиней перевезли на природу : на бывший лесоучасток у речушки Нотиха. Восемь свинок (две из них были с поросятами) и боров, весивший 260 килограммов. Их всех разместили в старой пекарне. Под началом бригадира было две помощницы. Семнадцатилетняя Катя и пятнадцатилетняя Лидка. Когда утром юные свинарки пришли накормить и выпустить животных на выгул, вначале онемели от ужаса: всё свиное поголовье во главе с хряком находилось в подполье, поверх провалившегося под их тяжестью гнилого пола. Шёл третий послевоенный год. Понимали девчонки, чем им грозит потеря хотя бы одного поросёнка. Вон дядя Вася Андреич сидит в тюрьме за двух погибших поросят, а тут их около тридцати да супоросые матки. Вредительство! Одни в лесу. Позвать на помощь некого. Девки заревели в голос. Недовольные своим положением свиньи тоже запричитали. Что делать? Фаина скомандовала:» Ты, Лидка, набери корм и греми ведром, приманивай на запах. А ты, Катя, возьми вон ту крепкую доску у стены, помоги мне поставить её в подвал, как трап и удерживай сколько сможешь. А я полезу к свиньям, буду их загонять наверх и доску снизу держать» И всё получилось! Первой вылезла свинья с маленькими поросятами. За ней другая с поросятами постарше. Следом остальные , привлекаемые запахом непрерывно гремящего ведра и голосом Лидки. Хряк наблюдал за эвакуацией из угла. Он осторожно ступил на доску последним, подгоняемый и подталкиваемый под зад обломком доски отважной бригадиршей. Освободив и выпустив свиней на волю, девчушки зарыдали так, что наверное задрожали даже стены старой пекарни. Бригадирша ринулась в Шайтанку к председателю, напутствуемая Катей и Лидкой задать правленцам жару.Как вихрь влетела Фаина в правление колхоза. И затряслись уже другие стены от её крика и слёз. Пришедшие в правление по разным вопросам колхозники, вскочили со стульев, изумляясь происходившему. Председатель, побледнев до белизны не нашёл в себе сил встать бригадиру навстречу, понимая , чем могло закончиться для него и для неё происшествие со свиньями, погибни хоть один поросёнок. К вечеру всё село знало о происшествии на летнем свинарнике. Не было никого кто бы не оценил не то, что поступок, а подвиг молоденьких свинарок. Василий- её будущий муж, о котором она в то время и не думала, подойдя,сказал: «А ты молодец! Теперь уж я точно ни за что не отступлюсь от тебя. Мне такую больше не встретить» « Посмотрим», ответила она ему.

Но не одной только работой занята была её душа. И любовь у неё случилась. Своего единственного ждала, которого в армию проводила. Он в моряки угодил. Служить надо было долго. Переписывались часто. Но молодость брала своё, Не усидишь дома. Ходила Фаина на вечёрки и на танцы в клуб. Танцевать любила очень. Небольшого роста, подвижная, лёгонькая, музыкальная танцевала легко и с удовольствием. Парни наперебой приглашали. От ухажеров отбоя не было, но Фаина дозволенных им границ переступать не позволяла. Сердце было занято. Через два года службы моряк приезжал на побывку. К ней не зашёл. Встретились в клубе после кино. Он как бы нехотя подошёл. Ой, я .и не узнал тебя в темноте. Что, изменилась так? Да нет вроде. А уж мамушки, нянюшки нашептали ему, какой он бравый да видный. На что ему свинарка. Неуж других девок нет? Моряк уехал на флот дослуживать не попрощавшись. Женился он потом. Жену себе выбрал не сельскую. Только всю жизнь под материной опекой так и находился. А Фаине тайный воздыхатель открылся. Год ему оставался дослуживать. Просил, умолял дождаться его. Фая обещала да слова не сдержала. Василий, как и обещал, не отступился, Так уж горячо ухаживал, так уж вился около неё. Она и понять не успела, как замужем оказалась .А он подговорил секретаршу из сельсовета расписать их с Фаиной. Написал заявление, подписался за себя и за невесту. Паспорт был только у него. Он шоферил на соседнем лесоучастке. Она колхозница беспаспортная. Но на всякий случай и для неё справку из правления достал. Боялся очень потерять девушку. Тогда всё просто делалось. Есть один паспорт на двоих и хватит. Сделала секретарша документы. Велела зайти за свидетельством о браке перед концом рабочего дня. Вечером уже не ухажер, а законный муж, чего Фая еще не знала, поджидал её возле дома. Пойдём погуляем? Пойдём. Идут. На пути сельсовет. Там свет горит . Зайдем! Зачем? Да секретарша просила. Та выговаривает, что так поздно? Я уж домой собралась. Документы закрыла. Взглянув на Василия поняла, что лучше отдать свидетельство. Давай, Фаина, расписывайся вот тут. А это что? Да свидетельство ваше о браке. Василий же приходил на днях. Всё оформил. Твоя подпись нужна. Василий стоит- руки по швам, Не шелохнётся. И переделать ничего нельзя? Да ты что, Фаина! Да меня за это знаешь… Расписалась. Документы у Василия в кармане. Повёл её показывать своим. Жена моя законная. Его родне понравилась. Её родня тоже очень его одобрила. Вскоре влюблённый в неё солдат демобилизовался. Уговаривал милую сердцу Фаечку сойтись с ним. Ведь обещала. Обещала да не случилось так. А теперь поздно. Не поздно. Я тебя и с ребёнком возьму. Нет! Василия не оставлю. Что случилось- то случилось. Другая видно у тебя судьба. Вскоре он женился на девушке из соседнего посёлка и переехал к ней.

Василий оказался домовитым и рачительным хозяином. За четыре года поставил дом на целых девять окон. На работе передовик. Крепко держится за баранку кормилицы машины. Не отставала и Фаина. На ферме успешна. Дома порядок. Две дочери подрастают. Семья стоит на ногах крепко. Супруги как одно целое. Не ошибся Василий в выборе. Высоко ценит жену. И Фаина ни о чём в прошлом не сожалеет. Настоящим живет. Не каждой паре удаётся шестьдесят три года вместе прожить.

Восемнадцать лет проработала Фаина Фёдоровна свинаркой. Любила она свою работу. Всегда в передовых ходила по привесам и по сохранности поросят. Все тонкости ухода за своими подопечными понимала. По области славилась своим трудом. В областном социалистическом соревновании ниже второго места никогда не опускалась. Бывала и в лидерах. Ушла с фермы, когда свинарник перевезли в соседнюю деревню. Первое время переживала, тосковала по работе с животными. А тут в колхозе организовали теплицы и председатель позвал её тепличницей. Что ж . Там тоже интересно. Растения-то живые существа. Заботу любят. Теплица у неё на заглядение. Первые огурцы всегда у Фаины. Коллектив в тепличном хозяйстве дружный. Шутят. Фая, тебя огурцы любят. Из теплицы и на пенсию ушла. Тридцать седьмой год на пенсии Фаина Фёдоровна. Она и не заметила, как пролетели эти годы. Мужа похоронила, а тут внуки пошли, правнуки. Счастливые хлопоты, любовь непреходящая к живому украшению земли- к цветам и травам, каждую весну возраждающимся. Сама еще управляется с огородом: перекапывает грядки, садит под зиму чеснок, укрывает на зиму многолетние цветы, чтобы не вымерзли, работает в своей теплице. Рук никогда не опускает. По дому всё сама делает. Зимой начинается у неё другая работа. С молодости вышивать любит. Заранее приготовит ткань, нитки. В голове планов полно: рисунок выбрать, подобрать цвета для будущих работ, кому что оставить на память, кому подарить. Её работы и в выставках районных участвуют .Остаётся время и на чтение книг. Сельский библиотекарь регулярный гость в её доме. Подругу давнюю, любимую, ровесницу свою в гости приглашает, Чаю выпьют, песню споют, годы прошедшие повспоминают, мужей помянут. Сама к ней за реку наведывается. Чусовую по висячему мосту переходит, Не боится. С соседями в ладу. С дачниками дружбу водит: со знаменитым на весь мир врачом, с известным художником иконописцем.Дети мать без внимания не оставляют. Сын о тепле заботится. Дрова на зиму, работа мужская по хозяйству -его забота. Дочери за здоровьем её следят. Все трое прекрасными людьми выросли.

Я так и не поняла почему журналист только её назвал счастливой? Ведь она не в раю жила. В колхозе выросла. Были и у неё горестные события в жизни, как у всех людей. А может её счастье, что она не жаловалась, всегда выбирая светлую сторону, была счастлива той жизнью, которой жила, не пытаясь изменить то, что изменить было невозможно. Неважно, что колхозницей была, а не горожанкой. Это надо еще посмотреть: всякая ли горожанка счастлива?

Счастье ведь всегда с нами и никогда нас не покидает. Наш деревенский народ давно определил формулу счастья, составив частушку:

Что со мною ни случится,
Никому не расскажу.
Хоть какое будет горе
Всё на радость положу.

Будь-то про счастливую колхозницу сложена частушка. Так почему счастливой колхозницей была Фаина? Почему живёт долго? Решайте, как хотите.

2022 г., Евгения Вершинина

Гость в прошлое

Несколько раз гостил в нашей семье в селе Чусовом петербургский журналист – бывший главный редактор общественно –политической газеты «Гражданин Санкт- Петербурга», а в то время соучредитель и главный редактор журнала «Оредеж» -Голдобин Андрей Борисович. Ездил он к нам не случайно. Дом, в котором мы тогда поселились, оставшись без жилья после пожара, принадлежал его прадеду Голдобину Евсигнею Ивановичу, (имя написано, как указано в документах и выбито на сохранившейся могильной плите), -караванному железоделательного завода Старо-Шайтанской пристани. По должности он водил караван барок с железом по реке Чусовой во время весеннего разлива до Перми. Дело это было опасным, требующим умного расчёта и смелости. По воспоминаниям сторожилов дом его был ставлен из лиственницы не позднее середины девятнадцатого века. Возможно, даже еще при крепостном праве, и неплохо сохранился, дожив аж до века двадцать первого, и всегда был заметным в селе. Двухэтажный, на двадцать три окна на все стороны света, с кованым длинным, ажурным балконом второго этажа по фасаду, ныне уже утраченным. Но лепнина на потолках в верхних комнатах сохранилась. Внук караванного и отец Андрея – Борис Тимофеевич занимался историей рода. В шестидесятые годы двадцатого столетия он отыскал дом деда и приезжал вместе со своим еще молодым сыном Андреем навестить малую родину и могилу деда и прадеда. Посетили и дом. Он принадлежал тогда колхозу, но по-прежнему назывался домом караванного и в памяти людей еще сохранялась его история и события жизни его прежних владельцев. На первом его этаже располагались колхозные ясли, а на втором – чудо из чудес: сельская колхозная картинная галерея с подлинными полотнами именитых художников! Единственная на всю страну и известная на весь Советский Союз. Через тридцать с лишним лет вновь посетил Старую Шайтанку, давно переименованную в село Чусовое, теперь уже один Андрей Борисович, перешагнувший свой шестидесятилетний рубеж. Ясли переехали из дома в современное здание, а галерею расположили в новой кирпичной сельской красавице щколе. В трудные девяностые годы колхоз переживал предзакатные времена. Дом стал для него обузой и перешел в частные руки, что спасло его от неизбежного разрушения. Первую ночь в Чусовом Андрей Борисович переночевал в доме прадеда. В его бывшей молельной комнате. Светлой и просторной с окнами на юго-восток. Можно только предположить какие мысли он испытал, какие сны приснились ему в ту ночь. Весь собранный его отцом Борисом Тимофеевичем родовой архив как-то вдруг был неожиданно и нелепо утрачен. Ему, журналисту пришлось повстречать и описать столько замечательных человеческих судеб, исторических событий, а уж историю своего рода он считал незаслуживающей забвения. Он просто обязан вспомнить и записать то, что видел, что знал из рассказов отца, что пережил в Чусовом; сохранить могилу предка, отыскать на его родине возможно еще живых родственников. Всё так быстро уходит. Нужно помнить прошлое. Нет дерева без корней. Просто нет и всё. В КАЖДЫЙ СВОЙ ПРИЕЗД Андрей Борисович активно включался в жизнь села. Посещал школьный музей и библиотеку, участвовал в фестивалях «Чусовая- река родная». А на стеле, посвященной караванным чусовских пристаней, установленной в ряду памятных камней на берегу Чусовой, оставил несколько стихотворных строк, посвящённых своему прадеду. Прадеду-правнук:

Караваны Евсигнея Чусовой-рекой плывут,
Караваны Евсигнея на баржах чугун везут.
Берега реки крутые, горы, скалы, как клыки,
Караванщики лихие Чусовские мужики.

Фамилия Голдобиных, некогда распространённая в селе, исчезла. Но, возможно, остались родственники по женской линии. Вот их то и разыскивал наш гость во время ежедневных прогулок по селу, знакомясь и беседуя с сельчанами. Женщины-однофамилицы отыскались. Однажды вечером он вернулся к ужину оживлённым больше обычного. И с порога заявил, что сегодня впервые в своей жизни отыскал счастливую колхозницу, что она сама ему об этом сказала, что даже и предположить не мог, что такие бывают. За ужином он только и говорил о ней. Фаина Фёдоровна Аксентьева. Имя-то какое красивое. Вы её знаете? Конечно знаем. Жизнь каждого деревенского жителя как открытая книга. Здесь все всё о каждом знают и понимают. Ни за чью спину не спрячешься. А он всё продолжал какая она быстрая, ловкая да весёлая, да вдобавок умница. Жаль только не знает: родственница ли ему. Я уверен, что родственница, очерк о ней напишу. Через день он уехал в Петербург, планируя по пути заехать в Екатеринбург к областному губернатору решить вопрос о сохранении исторического дома караванного. По этому поводу он бывал на приёме у районного главы и уже видел дом музеем крестьянско-заводского быта Шалинского района, к которому принадлежало село. Ведь был же дом когда-то знаменитой картинной галереей, а теперь будет жилым домом- музеем. Хранители уже на месте. Но получил отказ. Свердловский губернатор вопрос о доме также решил отрицательно. Времена в стране были тогда смутными, неопределёнными. Правда, он поручил областному министру культуры разобраться в этом вопросе. Министр приезжал в село. Посетил школьный музей в новом здании школы, основанный на экспонатах бывшей галереи-музее. Осмотрел его и сделал вывод, что сохранять и восстанавливать дом слишком дорого и нецелесообразно.

Для современного музея потребуется выполнения многих условий: кирпичная облицовка, пожарная и охранная сигнализация, водоснабжение, санитарно- техническое оснащение, штаты, капитальный ремонт, реставрация и т.п. К тому же, дом большой исторической и архитектурной ценности не представляет. В районе уже есть музей в райцентре, а школьный достаточно полно отражает историю и жизнь сельчан. Планам потомка караванного не суждено было сбыться. Правда, чуть позднее выяснилось, что счастливая колхозница всё- таки оказалась его дальней родственницей. Журналист еще несколько раз приезжал в село. Всегда останавливался у нас. Постарел, овдовел. Появились проблемы со здоровьем. Мечты его о будущем дома померкли. Плетью обуха не перешибёшь. Даже приобретя его в собственность, содержать издалека большой и очень старый дом возможности не было. Нынешние хозяева дома –люди немолодые, небогатые, со своими планами и проблемами, едва справлялись с постоянно текущим ремонтом жилья. Никому не отказывали в осмотре старинного здания, но желающих было немного. Перспективы создать в жилом доме музей, как делается в Европе, возможности не видели. Страна только-только с трудом и потерями расставалась со своим советским прошлым и перестраивать людское сознание на новый лад не так-то просто. Соседка- городская дачница, советовала, как всё обустроить и сколотить капитал « с курицы, несущей золотые яйца.» Но слишком много условий надо было выполнить для создания жилого дома-музея. А главные-это деньги и профессиональная хватка, которых не было даже и у советчицы. Всем всё было понятно.
В каждый свой приезд петербуржец, ставший для сельчан уже знакомым, не забывал навещать и «свою» счастливую колхозницу. Не был исключением и его последний приезд. Он планировал ещё хотя бы раз приехать в милое Чусовое. Окунуться в сельскую уходящую жизнь. Попрощаться с могилами предков. Встреч больше не случилось. Потом только в письмах на наш адрес посылал тёплые приветы Фаине Фёдоровне и по-прежнему был восхищён ею.

В начале двадцатого века в Старой Шайтанке перестал существовать небольшой железоделательный завод, выполнив свою историческую роль. В начале двадцать первого исчез и колхоз, когда закончилась и его историческая значимость. В селе почти не осталось колхозников. Уходят в небытие люди, проработавшие в нём всю свою трудную жизнь и получившие за свой труд нелестное, бытующее в народе название: «колхоз», «деревня», — как люди отсталые, недалёкие, неуспешные . А ведь они вывезли своим немыслимо тяжёлым , почти рабским трудом страну из разрухи, из войны, оставаясь в тени военных и индустриальных успехов. Но, что поделать? Человек –деревня, он и во Франции деревня. Так что же поразило образованного городского человека в судьбе простой колхозницы. Почему он назвал одну её счастливой? Я так и не поняла тогда. Может, впервые соприкоснувшись поближе с укладом жизни деревенских людей, он увидел в ней человека, стоящего нисколько не ниже городских, к которым принадлежал и он сам. Может, в силу своей журналистской осведомлённости считал жизнь колхозников совсем непригодной для счастья.? Нет. Не потому посчитал городской гость её счастливой, что она сама ему об этом сказала. Не потому. Он ещё что-то заметил и подметил в ней.

2022 г., Евгения Вершинина

Мудрость

Надежда родилась ровно за десять лет до начала Второй Мировой. Семилетку заканчивала в сельской школе уже в войну. Замуж вышла восемнадцатилетней. Взял её свой же деревенский. Бывший фронтовик. На войну уходил двадцатилетним, когда Надя была еще ребёнком. Вернулся в младшем офицерском чине, вся грудь в орденах, прослужив в армии ещё года три. Темноволосый, маленького роста, но молодой и красивый. Спокойный, немногословный, умница. Восемнадцатилетняя Надя и не поняла толком, как замуж вышла. Ни встреч, ни свиданий с женихом. Пришел он к её отцу со своей роднёй сватать невесту без предупреждения. Она заволновалась, заплакала и, когда стали спрашивать её согласия, сама не зная как, согласилась. Молоденькая совсем. За ней еще две сестры и два брата. Все светло-русые, белокожие, голубоглазые. У Нади толстая пшеничная коса, румянец во всю щёку. Семья её отца вроде ничем не выделялась из всех деревенских, а только всю войну отец был председателем колхоза. Одному Богу известно, как он пережил эти годы, каких сил ему стоило удержать на плаву колхоз. Всё же дети были не сироты да и мать жила под защитой. Недаром во всякие колхозные времена колхозницы пели частушку:

Эх, кабы я была Маруся
Председателя жена,
На работу не ходила
Всё на лавочке спала.

Зажили Надежда со своим Петром в его семье со свекровью, деверем и незамужней золовкой. Молодая подмечала все особенности и порядки новой семьи, так отличавшихся от уклада её родительского дома. Она никого не осуждала, не спорила, но угодливой и бессловесной не была. Новая семья её полюбила. Было в ней совсем молоденькой какое-то скрытое достоинство: проста-проста Надежда да не простушка. Да и все деревенские обычаи и порядки знает до тонкости. Следующей весной появился у пары сын. Прямо из огорода, где гребла борозды под гряды вся женская половина семьи, отставив в сторону лопату и посмотрев пристально свекрови в лицо, пошла Надежда в сельскую больницу за первенцем. Никому ни упрёка, ни жалобы, что работала до последнего часу перед родами. Пётр её в ту пору был в конторе колхоза счетоводом и, как бы дружно ни жила семья, молодой паре хотелось жить отдельно. Лет через пять второго своего сына Надежда принесла уже в небольшой, но собственный дом, выстроенный для неё мужем. Правда не без помощи родных с той и с другой стороны. Казалось, счастье навсегда поселится в новом доме. Пётр перешел на должность главного бухгалтера в образовавшийся в четырёх километрах от села лесоучасток, Но, как все послевоенныё мужики, начал попивать, задерживаться на своей трудной счетной работе. А однажды на сенокосе, где Надя с Петром страдовали одни на свою корову, она едва успела вытащить мужа из петли, которую он захлестнул на молоденькой гибкой берёзке. Эта-то берёзка и помогла Надежде спасти его: согнулась под тяжестью её тела и дала возможность ослабить верёвку на полузадохнувшемся муже.

Относиться к мужу по-прежнему Надя не смогла. Холодок отчуждения пробежал между ними. До этого случая жили они в согласии, хоть и не испытывали никогда друг к другу « роковой» страсти. Вели хозяйство, воспитывали своих мальчиков. Прежняя семейная привязанность ослабела и почти ушла. Муж не обижал жену, но пьянку не оставил. Все чаще его привозили домой в машине для перевозки рабочих в таком состоянии, что сам идти он не мог. В селе зашептались, что запутался Пётро в своих бухгалтерских бумагах и не знает, как выпутаться. Ни скандалов, ни криков не слышно было из семьи. Надя пошла работать в колхозную бригаду. Летом на поля, на сенокос; осенью на картошку, на сушку зерна. За мужем следила зорко. Слова лишнего да обидного боялась сказать, а всё-таки два раза еще доставала его из петли. Родился у них и третий недоношенный ребёнок. Долгожданная девочка. Выпестовала её Надя в ладную хорошенькую куколку – любимицу всей семьи.

Чтобы утром и вечером быть дома, Надежде пришлось сменить работу. Ушла завхозом в колхозные ясли. А у Петра всё не зарастала невесть какая-то короста, червоточинка в душе. Казалось. семья только тяготила его. Овдовела Надежда в сорок девять лет. В первый день Нового года. В доме за столом сидела родня; приехали к родителям дети. Все уже саиостоятельные и семейные. Пётр Андреевич, немного подвыпивший, отлучился затопить баню. За разговорами и тостами хватились его не сразу, а когда пошла Надежда Ивановна искать его, он уже висел в предбаннике бездыханным. Так доподлинно и не узнал никто, что же мучило его всю жизнь, что не давало ни счастья, ни покоя?

Надежда тяжело пережила страшную смерть мужа. Но твёрдо решила в своей душе, что её вины в том нет. Свою ношу семейной жизни она пронесла честно и, что надо жить дальше.

Через год её вдовства майским вечером приехал к ней на рейсовом автобусе из соседнего леспромхозовского посёлка её старший сын Иван, женившийся по большой любви года три назад. И в его семье топал уже ножками первенец. Мать помнила, как любил он свою будущую жену, как долго за ней ухаживал, а она маленькая и скромная, ничем не примечательная, согласилась за него выйти только после третьего предложения. Едва взглянув на него, мать поняла, что Ваня, чем-то сильно огорчён, но дождалась, когда он сам всё расскажет: « Мама, я к тебе жить приехал. Насовсем. Разойдусь с Галиной. Не могу больше оставаться с ней. Гонит она меня».

-« Разойдёшша? А почто гонит-то? Вспомни , сын, как ты её добивался, как любел? А теперь, когда робёнок у вас, разойдешша? Подумай-ко, Ваня, как мы с тобой жить будём? Ты по бабам побежишь, пить станёшь, заведешь ли нет нову-то семью. А мне, что делать, как жить прикажёшь. Слёзы лить? Ступай-ко ты, милой сын, домой к семье! Виноват-ли , нет-ли — проси у Галинки прощения, в ноги падай. Не оставляй робёнка без отца. У всех всё быват».

Через пол-часа Ваня, нагруженный творогом, сметаной, трёхлитровой банкой молока и изрядным куском картофельного пирога,- подарки снохе, тем же автобусом, возвращавшимся в обратный путь, отбыл восвояси.

Через день заведующая почтой передала Надежде Ивановне, что невестка спрашивала по телефону про Ивана. У матери упало сердце. Ваня к семье не вернулся!
Искали его два дня и товарищи по работе, и соседи, и родственники Галины. Кто-то видел, что выходил он в посёлке из автобуса. Мать ходила тоже со всеми по лесу, прозрачному от еще не полностью развернувшейся листвы и наполненному радостным щебетом птиц. Порой страх схватывал её душу так, что не хватало дыхания. Много раз перебрала она в голове последний разговор с сыном и , положась на волю Божью, мысленно творя все известные ей молитвы, надеясь на лучшее,- всё же ни разу не усомнилась в своей невиновности, если случится худшее. На какую жизнь, на какую судьбу обрекла бы она сына, если бы пожалела и приняла под своё крыло в трудную для него минуту?

Иван нашёлся к концу второго дня, сидящим на поваленной старой берёзе с подпёртой руками головой, не слишком далеко от посёлка. Вскочив навстречу только и сказал : « Чо вы искали-то меня? Я бы и сам пришел».

В сумке у него ещё осталось немного от материнских гостинцев. Ни слова упрёка не услышал он от матери. Кое-что поняла и его жена.
А дальше, как в сказке: через год родился у Галины с Иваном второй сын. Семейная жизнь пошла на лад. Сыновья выросли на радость родителям. Старший военный в немалом чине. Младший закончил престижный вуз и успешен в должности. Оба женаты. А Иван с женой уже пенсионеры. На праздники наезжает к ним в гости из своей деревни старенькая, но еще прямая и крепкая Иванова мать. И они не забывают её навещать. Хорошо-то как!

Работать Надежде Ивановне пришлось долго. В своё время она из колхоза перешла прачкой в «советские» ясли. Когда ей исполнилось пятьдесят пять для начисления пенсии не хватило двух лет колхозного стажа. Советского стажа было только семнадцать лет. Решила три года доработать в « совете» Колхоз и сельский совет были в селе, как два отдельных государства со своими законами. Как-то раз к ней пришла в её беленькую чистую прачечную мать: восьмидесятилетняя вдова, жившая одна в своём доме. Она с горестным видом уселась на предложенный стул и, как положено по деревенскому этикету, расспросила дочь о её житье-бытье, а уж потом выложила и свои заботы: « Знашь, замущил меня Николай со швейной машинкой. Щуть не кажну неделю идут с Витькой ко мне. Мама, мы рукависы сошьём. Мама, скоро баня. Мы трусы ситсовы себе пошьём. Мама, сумку из старых голенищев надо стащать. А мне всё забота: боюсь поломают машинку-ту. Да и мусорят, шумят У меня после их толькё голова болит. Сказала имя: Умру, Вот тогда и возьмёте машинку. Дак нет. Ходют и ходют.Надежда внимательно выслушала мать и,засмеявшись, ответила Дак отдай имя заживо. Потом спасиба-то не услышишь, а так и тебе, и имя хорошо будет. И верно, Надежда. Как ето я сама не подумала. Вот ум-от. Состарился вместях со мной».

Годы Надежды Ивановны подходили уже очень близко к восьмидесяти, когда до деревни робко и осторожно дошёл указ президента об улучшении жилищных условий участников Великой Отечественной Войны и их вдов. Но сельский народ окончательно убедился в силе этого указа, когда первые две бабушки получили сертификаты с немалой суммой в миллион двести тысяч рублей для покупки нового или благоустройства старого жилья. Неслыханная сумма для не избалованных судьбой, еще доживающих свой век вдов фронтовиков. Последнего солдата-участника той войны село схоронило лет пять назад. Жаль, что мужики наши не дожили, хоть так защищают нас_ раздумывались вдовы. Сами-то мы доживём как-нибудь в своих избах, так хоть детям своим бы, внукам бы помочь. Мучаются в городу по чужим квартирам. Завидовали некоторые.: жильё _то новое, благоустроенное достанется внукам да правнукам. Добавят они своих деньжат чуть-чуть вот тебе и хоромы. Старухам на что?.. Оне уж перемрут скоро все . Примчался и к Надежде Ивановне средний сын. Давай получим тебе жильё, а там уж как-нибудь договоримся с остальными. Мать ответила: нет сын. Вас трое да внуков семеро, да я одиннадцатая. По сто тысяч на каждого . Велики ли деньги? А горя сколь будет, обиды? У тебя Олёшка без квартиры, у Тани Юрка, у Николая Иванко. Всемя надо. Кого мне выбирать? Которой пальщик не укуси- всё больно. Переругаетеся все, перессоритеся. Меня винить станетё. Не буду я эти деньги оформлять. Не нужны мнека оне. Годов мне уж полно. В доме вода есть. Доживу как-нибудь. Зато на спокое. И вам ругаться будёт не об чём. Гляди вон, тётка Лиза как оформила деньги- так и умерла. Марья тоже. У Кати какой грех? Доконали дети: идёт грызня: всемя надо. Не купили ишо квартиру, а уж делят. Дети-то да внучата всё равно недовольны. Солнышко всем не уноровит, куды уж нам старухам. Думаю толькё как бы не зажиться. Долго-то жить тоже ни к чему. Ну, да это как Бог даст. Я вас всех люблю. Никого обидеть не хочу. Простите уж меня! Никто в деревне на такой шаг больше не отважился и вместе с сертификатом на жильё каждый получил еще дополнительно раздор и неудовольствие детей и внуков.

Всех удивила Надежда Ивановна. Живёт помаленьку. Горе великое переживает. Нежданно-негаданно в одночасье умерла у неё доченька. На тридцать лет была моложе матери. Солнышко ненаглядное. Надежда на старость. Хоронить дочь ездила в город к зятю. Ни причитаний, ни слёз её деревня не видела. Сельчане даже не сразу узнали, что не стало у Надежды Татьяны. Велико горе и поправить нельзя. Мы с Ивановной несколько лет вместе работали. Друг друга хорошо знали. Встретились случайно в магазине. Она покупала цветы на могилу дочери. Обнялись, всплакнули. Заблестели слёзками глаза и у продавщиц. Отерев глаза и близко взглянув на меня, она, как бы отодвигая своё горе, спросила: Твой-то как? Да как. Хворает. Рак ведь не шутка. Она добавила: А ты не торопись, не торопись. Успешь ишо одна нажиться. Не сладко одной-то. Ну да как Бог устроит. Ничо не сделашь. Вышли вместе. Попрощались. Да как же она всё понимаёт? Мудрая Надежда Ивановна. Недавно осенним солнечным днём сыновья приезжали к матери. Тёплый туалет ладили. Живи, мать, не горюй!

2022 г., Евгения Вершинина

Чусовские присловия, собранные Евгенией Георгиевной

Всем деревню не выберешь.
Крута гора да забывчива, лиха беда да избывчива.
Об деньгах не веньгай. Деньги навоз. Сёдни нету –завтра воз.
У сына живи да на печку лежись. У зятя живи да за скобку держись.
Свекровь отдыхай. Тёшша везде поспевай.
Деушка пей да дельсе помни.
Гуляй дощи до полнощи.
На льдинке плову да не у тёшши в дому.
Благодарим за угошшенье. К нам в крешшенье со своим вином.
Гость – мущеник. ( Мученик)
На языке медок, а под языком ледок.
Отмолчишша, как в саду отсидишша.
Уж так люблю, в ковше бы выпила.
Люблю, как щёрта в углу. Как увижу, так ненавижу.
Сопливого вовремя салуют.
Всякому свои сопли солоны.
Люби не люби – почашше взглядывай.
Помирать собирайся, а рожь-ту сей.
Да ще за горе? Горе-то ишо всё впереде.
Одна голова не бедна. Да и бедна дак одна.
Дела как сажа бела.
Грешны да Божьи.
Не ишшы в селе, а ишшы в себе.
Ты щё орёшь? (в смысле говоришь)
Баушка в солдатах. ( О невозможном деле тли о глупом человеке).
Хворь и поросёнка не красит.
Едой силу не вымоташь.
Сулёная скотина в доме не животина.
Похвальное слово гнилоё.
Снег не дурак. Растает и так.
На пьяном шапку не поправишь.
Щё не слущилось — Бог не велел.
На дрисливого быка не упаришь молока. ( Не угодишь)
Маленькую бабу хвали, а на большую воз клади.
Убей того гром у кого денег много да хозяйкя баская
Свинья не родит бобра, а всё того же поросёнка.
Делов-то с рыбью ногу.
Не отпадёт голова дак прирастёт борода.
Грешны да Божьи.
В гости по гости.
С чужого коня среди грязи долой.
ШТо перстом, што горстью.
Последняя _ у попа жена.
По одной половисэ ходи, на другую не взглядывай.
На печи проезда нет.
Ранний гость до обеда.
Масляна была, мыши съели.
Не к рукам куделя.
Сахарный был(а) _ растаял(а).
Приснился хомут не видать лошадки.
Жись-то долга дак всящина быват.
Всяка всякота в башке.
Один горюет, а семья воюет.
За ночью, как за годом.

В правописании и орфографии сохранён диалект.

2021 г., Евгения Вершинина

Репка

Старая сказка по-новому.

В одном селе жили-доживали дед да баба. Давно это было, когда они поженились, влюблённые друг в друга. Но молодая тогда бабка скоро поняла, что дед-то, бывший тоже молодым в ту пору, как-то, вроде, не такой, каким она его представляла. Как народ говорит: «Федот да не тот». Да и он иногда подумывал, что надо было на соседской Нюрке жениться. Но живут. Дело молодое. Играют друг с другом, целуются. Когда пошутят, посмеются. Ребёнка ждут. Родилась у них дочка. Дед, отец значит, Лидией да Лидой звал, а мать, бабка то есть, Лидкой. Растёт Лидка бойкая, шустрая. В любви родительской купается. Дед в колхозе на тракторе работает. Весной да летом, горячей порой домой-то поспать ненадолго приходит. Усталый, пыльный в мазуте. Бабке в полеводческой бригаде тоже достаётся: да по дому хлопочет, со скотиной управляется. За Лидкой присматривать еле успевает. Глубокой осенью и зимой дед занимается хозяйством. Дров навалять в лесу, расколоть да сложить; сено корове привезти с покоса да на сеновал отметать; во дворе, в хлеву, что порушилось приколотить, подправить. Мотоцикл к лету отремонтировать в лес ездить. Да надо еще по разнорядке из колхоза односельчанам-соседям вывезти тоже дрова и сено. Трактор колхозный у него в руках и работник он безотказный. Бабку-жену на все работы свои (кроме тракторных, конечно) помощницей зовёт. Но, как из-под палки, помогает она ему поддержать, подхватить, подать. Не идёт у них совместная работа. Дед в работе горячий: нет-нет, да и запустит матерком. Бабка обижается, перестаёт понимать, что делать. Даже уйдёт когда в избу. Дед, закончив работу один, оправдывается: «Да ведь не тебя ругаю. Ты рядом стоишь, как бестолковая. Ну и скипит сердце-то». Бабка, спрятав руки под фартук, уже остывшая от обиды, губы подожмёт: «Ладно уж, не меня!» И ни с того, ни с сего вспомнит Алёшку, что не дождалась из армии. Дед голову замутил. И пойдёт опять продолжать свои бесконечные домашние дела.

Лидка как-то неожиданно выросла в красивую статную Лидию. После школы, как и вся молодёжь деревенская, в город поехала. Выучилась на швею. Замуж, не замуж, а сошлась там с каким-то городским повесой. Оказалось, ненадолго. Да и привезла в деревню деду с бабкой внучку Настеньку на воспитание: «Мама, папа, пусть поживёт с вами пока. С ней-то не проживу я в городе. Того и след простыл. На квартиру с ребёнком не пускают. Работать от неё не уйдёшь. А дома чего делать? Работы не найти. Обшивать некого. У вас тут десятка три старух осталось да стариков несколько. Дачники не в счёт. У них своя жизнь. Зимой при городе, летом на природе. Беззаботные. А как смогу, заберу. Ой, мама, сердце разрывается»! С тем и отбыла. Бабка всплакнула, а дед только длинно и тяжело вздохнул. Год шёл за годом, а в жизни Лидии ничего не менялось.

Ну, что тут сделаешь? Настюша — радость великая деду с бабкой. У них и ходить начала. Бабку мамой называла. Родная-то мать редко наезжала к родителям. Некогда всё. Первое время со слезами расставалась с доченькой. Настя росла потихоньку и сложившийся уклад семьи уже воспринимался всеми как необходимый и правильный. Год шёл за годом, а в жизни Лидии ничего не менялось. Уже Настенька в первый класс пошла и бабка всю свою оставшуюся непотраченную любовь перенесла на внучку. Девочка росла хорошенькая, умненькая и ласковая. Тут и дед отработал своё в колхозе. Первое время, как потерянный был, потом вдруг проснулась в нём тяга к огородничеству. Скотину старики уж давненько держать перестали. Колхоз развалился, а на себе с покоса сено для коровки не перетаскаешь. Без неё в стайке зимой холодно. Извели и кур. Не поёт теперь поутру петух свою песню. Из живности только кошка Мурка осталась в избе да на потеху внучке преданная и весёлая Жучка во дворе. Осенью, после уборки урожая дед лопатой перекопал все грядки в огороде, Посадил ягодные кусты. Бабка помогать ему не выходила. Не любила копаться в земле и увлечение деда огородом не одобряла и говорила ему: «Учти, старый, сам за посадками ходить будешь. Мне и в избе дела хватит да с Настей надо сидеть за уроками». Всю зиму дед мечтал, как весной развернётся в огороде. Запасался семенами. Выписал журнал «Приусадебное хозяйство» и усердно изучал его. Как только «поспела» земля, взялся за работу. Даже, бывало, обедать не шёл из огорода. Уж очень хотелось ему чем-нибудь Настеньку порадовать. Любил её без края, баловал, как умел. Пока грядки копал, вспоминал, как в детстве репу любил. Сейчас-то её почти не сеют. А мальчишкой он дождаться не мог, когда репка поспеет. Конфеты тогда детям редко покупали. Роскошью такая покупка считалась. Не всем по карману была. У Настеньки конфеты не переводятся, да ведь она не знает, какая репка вкусная. Только в сказке и слыхала про неё. Взял да и посеял репу, а не углядел, как всходить стала. Спохватился, когда остался от жадных мошек один росточек. Вот его и сберёг. Водил любопытную Настю на грядки любоваться. Смотреть, как растёт репка. Учил поливать, пропалывать от сорняков. Внучка удивлялась, как быстро растёт и толстеет репа. Дед и сам озадаченно почёсывал затылок, глядя на необычную репу. Втайне размышлял: это она от любви такая растёт, ведь он для любимой внучки её ростит. Вот она и старается.

Уж и сентябрь наступил. Настя во второй класс пошла, а у деда в огороде чудо чудное. Репа с бочку выросла. Убирать пора. Выбрал дед погожий денёк. Дождался, когда Настя-отличница из школы придёт, взял заступ и пошёл репу убирать. Бабку не позвал. Не хочет она с ним работать. Ну и не надо. Внучка за уроки уселась. Кошка на печке разлеглась понежиться, а Жучка за дедом увязалась в огород. Бьётся, бьётся дед с репой, не сдаётся репа: сидит в земле, как вкопанная. Сел дед на репку, как на пенёк, отдохнуть. Думу думает, как же её одолеть? Позвал всё же на помощь бабку. Та в окно высунулась, поглядела и ехидно так отвечает: «Что? Одному-то никак. В-о-о-от. Говорила тебе, что не стану помогать. А ты? Да чего уж теперь. И-и-ду. Не чужие». Тут бабка за дедку. Дедка, поплевав в ладони, за репку. Тянут-потянут. Репка ни с места. Без помощи никак. Хотя бы небольшая подмога нужна. Позвала бабка внучку, а та и рада помочь. Выскочила в огород голоухом, наскоро натянув резиновые сапожнёшки. Внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку. Тянут. Репка никак. Дед аж плюнул с досады. Бабка пригорюнилась, жалея деда, а Настенька своим детским умишком поразмыслила: «Жучка без толку бегает по огороду. Возьмём её в помощники»! Дед усмехнулся в усы. Бабка озадачилась: «Да разве она сумеет»? «Сумеет, бабулечка. Она меня зубами за фуфайку и пойдёт дело». Жучка от радости, что её позвали, сразу сообразила, как за дело взяться. Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку и-и-и подалась репка, но не далась в руки. Настюша напомнила, что Мурка без дела спит. Пусть и она поможет. Неохотно шла Мура по огороду, осторожно переставляя свои бархатные лапки на места посуше и ворча под нос, что репу она совсем не любит да ладно уж. Помочь надо. Бабка частенько её угощает вкусненьким в уголке за печкой. С Жучкой она давно дружит. Ухватилась Жучке за хвост, Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку тянут потянут. Вытянуть не могут. Ещё чуть-чуть силы надо да негде взять. Тут Мурка вспомнила про мышку. Она давно выслеживала эту вредительницу, вечно мешавшую беззаботно отдыхать своей подпольной беготнёй и противным писком. Зовёт кошка на помощь мышку, а та боится. Кошка убеждает, что не обидит. Сдалась мышка на ласковые слова. Со страху крепко ухватилась за кошкин хвост да как рванёт изо всей мочи по дедовой команде вместе со всеми, репа и вывернулась из земли. Лежит гора-горой. Отдыхает.

Дед опять смекает, как её теперь в избу перетаскивать. Бабка от удивления рот раскрыла и руками всплеснула. Внучка смеётся да вокруг репки скачет. Жучка за ней бегает. Кошка в сторонке стоит, оглядывается — куда мышь подевалась? Мышка испугалась, от кошкина хвоста поскорей отцепилась да шмыг в свою норку. От греха подальше. Все были счастливы. Даже и мышка в своей норке: и общему делу помогла, и жива осталась.

Но особенно повезло Настеньке! Вдруг раздался скрип огородной калитки и смеющаяся Лидия, подбежав к дочке, крепко обняла и поцеловала её. Потом чмокнула в щеку бабку, успев шепнуть ей, что она не одна приехала. Потом подошла к сидящему на репе деду, зорко глядевшему за забор: «Здравствуй, папа!» Тот спросил: «А это кто с тобой припожаловал?» « Да этот же, ну, тот — отец Настюшкин. Люблю, говорит, тебя и дочку нашу забыть не могу». Тут уж приехавший папка смело шагнул в огород и бодро взялся помогать деду укладывать репищу в тележку. Уложил и в дом повёз, всё на дочку любя оглядываясь. И пошёл тут у них в избе пир горой: сырой репкой похрустели, кашу из репы наварили, всех соседей угостили. Из остатков парёнок напарили. Жучка, правда, есть не стала, кошка тоже от репы отказалась, а мышка побоялась показаться. Ей бабка положила сладкий кусочек около самой норки. Без её-то помощи может и репку не вытащили из земли. Вместе какую работу сделали всем на радость. Вот она любовь что творит. Всё прекрасное на свете от неё.

Сказку Репка мне моя мама по-своему рассказывала, а я вам пересказала. Оставляю вам на память, внучки мои любимые. Размышляйте.

2021 г., Евгения Вершинина

А вдруг да правда?

Вот интересно? Распространённая в селе Чусовом фамилия Макурины произносится местными с ударением на первый слог. Но, уехавшие из села Макурины, именуются в других местах, как Макурины с ударением на второй слог. Почему? И откуда вообще возникли самые распространённые в селе фамилии? Нигде больше не встречала и не слышала про Баглаевых, Дудоровых, Голдобиных, Рычковых… Сторожилы поговаривали, что в стародавние времена ещё сам Демидов понавёз крепостных со всей матушки России: от самого Белого моря из-под Архангельска — Вершининых, с Рязанщины — Сарафановых, но Макурины вроде как местные. Не на пустом месте будь-то бы ставлен был завод. Течёт Чусовая, идёт время, неся перемены, безлюдеет село, стареет как человек. Всё меньше и меньше в нём населения. Некоторые распространённые фамилии исчезли совсем. От других осталось по несколько человек. Но, как водится в не крупных людских селениях, не все однофамильцы считаются родственниками. Хотя, если поглубже разобраться в их генеалогии, то отдаленное на семь-восемь колен, а то и раньше, сродство отыщется обязательно. Жизнь меняется бесконечно и неизбежно. История творится ежедневно. Уже появились в местной школе дети с непривычными для местного уха фамилиями: Смирновы, Торбеевы, Азизовы… Приезжие, осевшие в селе. Макурины-Макурины ещё живут пока здесь. Представители их широко рассеялись по всей стране и живут и в Москве, и даже в Америке.

И вдруг узнаю дошедшую через столетия и сохранившуюся в селе легенду о чусовских Макуриных . Диво-дивное как всё переплетено в жизни, как связано, и как не случайно! 2009 год. Только прошёл областной фестиваль, организованный Борисом Петровым в Чусовом «Чусовая река-родная». Привлекло на фестиваль большое количество народа событие, значимость которого осознается не вдруг. Редчайшее и удивительное не только для села Чусового, но для всего Урала. Шутка –ли? На берегу Чусовой был установлен красивый гранитный камень с памятной доской в честь шотландского учёного Редерика Мэрчисона, а чуть раньше, на Оркнейских островах в местечке Скара Брэй установили памятный камень в честь первого космонавта Земли Юрия Гагарина по случаю посещения Шотландии российского космонавта Георгия Гречко, который и к нам в Чусовое приезжал на чествование Мэрчисона. Тут и всплыла легенда. Вот, как всё уложилось. Шотландец-то, оказывается, бывал в здешних местах. У камня Шайтана останавливался со своей экспедицией, а, может, ходил и по месту тому, где ему Памятный Знак поставлен? До этого не на слуху была легенда-то для местного народа: какой такой шотландец бывал тут? Что ему делать было здесь? Да и имя-то его никто не слыхивал. Не то, что помнил.

Да не все забыли легенду. Жила в Чусовом подвижница — Мезенина Мария Викторовна, известная не только в селе. Создательница первой и единственной в СССР колхозной картинной галереи. Образованная, хорошо знавшая немецкий язык, увлечённая живописью. Бывшая поповна она попала в Шалинский район в тридцатые годы двадцатого столетия из Кировской области, как дочь врага народа: репрессированного и расстрелянного священника. Работала учителем в селе Старая Шайтанка, переименованного 7 марта 1940 года в село Чусовое. Вела переписку с художественными и историческими музеями страны, приобретала картины для галереи и живо интересовалась историей края.

Как-то забежала к её подросшей дочери подружка Галя Макурина. Зашёл у них общий разговор о фамилиях. Мезенины понятно. Есть на северо-западе река Мезень, а Макурины? Образованнейшая Мария Викторовна и поведала девочкам старо-шайтанскую легенду и обе запомнили её навсегда. Подружка эта стала впоследствии Галиной Тимофеевной и, как-то при случае, пересказала её мне.

В давние времена недалеко от устья, речки Шайтанки, впадающей в Чусовую, чуть ниже камня Шайтана на правом пологом берегу Чусовой было расположено небольшое поселение будь-то бы даже вогулов – черноглазых и черноголовых охотников и рыболовов. И плыла в то время по Чусовой, изучая породу и камни её берегов, научная экспедиция шотландца Редерика Мэрчисона, открывшего Пермский период развития планеты Земля. В составе экспедиции великого учёного были его соплеменники и нанятые российские крестьяне. Во время сплава тяжело заболел лаборант шотландец. Будь-то бы по фамилии Мак-Уринсон. Состояние его здоровья было так тяжело, что боялись его смерти. Проплывая мимо Шайтана, заметили впереди людское поселение. Было решено оставить больного здесь. Поселенцы с радостью согласились принять его и обещали выходить. Больной был молодым светловолосым и крупным человеком. Кровосмесительство в немногочисленном роду поселенцев было строго запрещено и появление нового человека обещало обновление рода и рождение крепкого потомства. Товарищи шотландца пообещали ему вернуться за ним по окончании экспедиции и вместе возвратиться на родину. Но было ли выполнено обещание осталось неизвестным. Кругом стояла непроходимая уральская тайга полная диких хищных зверей. Ни о железных дорогах, ни о судоходстве еще не помышляли. За товарищем надо было подниматься в лодке против течения по реке, уставленной по берегам камнями-бойцами и бурлящей на перекатах.

Легенда очень похожа на правду. Она умалчивает и о том, что стало с этим поселением. Дожили ли его люди до появления на запруженной Шайтанке железоделательного заводика Демидова. Но до наших дней среди Макуриных немало светловолосых прямоносых и светлоглазых людей, хотя встречаются и тёмненькие, а ещё они умеют танцевать по особенному: двигаются по кругу, заложив руки за спину, попеременно выкидывая ноги. Говорят, что все Макурины- Макурины, где бы они не находились, родом с Урала и корни их из Старой Шайтанки, нынешнего Чусового.

Красивое и похожее на правду предание. Так и хочется верить. При современном уровне развития науки можно ведь и проверить Макуриных на наличие шотландских генов. Сказка ложь да в ней намёк…

2017 г., Евгения Вершинина

Караванный

К 1910 году перестал работать маленький железоделательный заводик в селе Старо-Шайтанка. Пятнадцать таких заводиков, основанных династией Демидовых, стояло на берегах Чусовой в заводских сёлах. В каждом из них при заводе была пристань, с которой по весне, в самый разлив реки, отправлялись по воде тяжело гружёные железом деревянные барки. Норовиста Чусовая, быстра её вода, но всего страшнее скалы и камни-бойцы, стоящие по обоим её берегам. Не было другого пути отправлять железо до города Перми, где из него изготовлялись, военные орудия и боеприпасы того времени. Промышленность и рабочий класс только начинали зарождаться в городах, а в заводских сёлах трудились заводские крестьяне, до отмены крепостного права считавшиеся собственностью владельцев. Само словосочетание заводские сёла, заводские крестьяне кажется несоединимым: как можно соединить завод и село, крестьянский и заводской труд. Нигде в мире больше не было таких понятий. Но в необъятной Российской империи история шла своим путём. В начале двадцатого века заводы эти один за другим прекратили свою работу и постепенно исчезли. Исчезли и почти все заводские сёла. У истории свои законы. Стремительно развивалась промышленность в городах, а вместе с нею рабочий класс. По Уралу сквозь горы и глухую тайгу прошла железная дорога. Мелкие сельские заводы остались в стороне. Надобность в речном сплаве грузов отпала. Грядущая Первая мировая война и октябрьские события 1917 года совершенно изменили уклад жизни бывших промышленных сёл. За ненадобностью они безлюдели. Некоторые исчезли совсем. Народ в поисках лучшей доли тянулся в города. Некоторые переселенцы даже сплавляли по Чусовой свои разобранные дома для возведения их на новом месте жительства. В дальнейшем советской властью несколько оставшихся сёл были преображены в колхозы. Но и колхозы канули в лету. Понятия деревня, село теряют исконный смысл, превращаясь постепенно в дачные посёлки. Сейчас в народе уничижительно называют деревней мелкие областные города и крупные районные посёлки. С высоты настоящего времени события всего-то столетней давности кажутся бесконечно далёкими, но не уходят бесследно. Ничто не исчезает безвозвратно. Прошлое живёт в привычках народа, в его поступках, в говоре, в литературных произведениях, в фольклоре, в памятниках. До наших дней ещё живёт, едва дышит в Шалинском районе Староуткинскмй метзавод, частично сохранившийся. Правда, его историческая роль уже давно выполнена. Стремительно редеет население, кормившееся от завода, заменяясь дачниками, да и то в основном пенсионерами. А в селе Чусовом (бывшей Старой Шайтанке) стоит ещё дом караванного.

Чуть больше века назад в обиходе да и в казённых бумагах села назывались пристанями по названиям заводов. В каждом из них был храм и свой караванный, ответственный за благополучный сплав каравана барок по реке до места назначения. Нелегка была заводская работа, нелегка и летняя крестьянская страда, но самым тяжелым и опасным трудом считался сплав барок с железом по весенней воде. Немало билось их о камни Чусовой, немало гибло людей в несущейся мимо скал ледяной воде. И тут много, если не всё, зависело от караванного: от его умения, хладнокровной смелости, ума и воли. В караванные ставился обычно уважаемый и заметный в селе человек, обладающий таким характером. Занят он был не только на сплаве. Зимой он отвечал за постройку новых барок к весне. Доплывшие до Перми никогда не возвращались. Было невозможно тащить их на себе в обратный путь против течения по горной реке. Если удавалось, продавали их горожанам на постройки или на дрова, а нет, то бросали на произвол судьбы. В его обязанности входило запастись необходимым материалом для постройки, нанимать плотников и рабочих-крестьян на сплав, проверять качество работы. Во время сплава он же ещё отвечал за сохранность казны для расчёта сплавщиков по окончании подряда. Деньги надо было искусно прятать, чтобы ни у кого не возникало даже догадки, где они могут находиться. С утратой немалой суммы утрачивалась и цель сплавщиков заработать себе на жизнь, подвергаясь каждую минуту смертельной опасности.

На пристанях менялись караванные часто. Слишком опасной и тяжёлой была должность. Старо-Шайтанский караванный — Голдобин Евсигней Иванович, водил барки до Перми более двадцати лет, почти до самого упадка завода. Может быть потому, что человек этот был неординарным и отвечал всем требованиям, необходимым караванному, и сохранилась о нём память в народе. Забыты и управляющий, и главные специалисты завода. Никто не помнит ни их имён, ни заслуг. Евсигней внешне крупный, сильный совсем молодым вышел из крепостных крестьян и сумел войти в круг сельского заводского начальства, оставаясь по сути работником, всего в жизни добившимся своим трудом. До сих пор старики говорят, что он был не только замечательным караванным, но и рачительным хозяином в своей семье, которую держал в почтении и поклонении себе, и придерживался строгих религиозных устоев. Вырастил двух сыновей и двух дочерей. Дал образование сыновьям, выучил грамоте дочерей. Держал хозяйство, имел покосы и немалый надел земли. Любил во всём порядок. Лужайка у его дома была всегда зелена и ухожена. После дождя он не позволял никому проезжать по ней, чтобы не оставались колеи тележных колёс по мокрой земле, выскакивая из дома наперерез ехавшему. Ценил красоту. От крыльца его дома до самого пруда были устроены ступени. На берегу стояла летняя чайная беседка с цветными стеклами. Стеклышки от неё: красные, голубые, жёлтые и зелёные, и сейчас еще встречаются в земле в том месте. Его бережливость доходила временами до скупости. Бывало, утром ждал у ворот какого-нибудь прохожего попросить спичку для растопки печи, чтобы не тратить свои. И получив спичку, никогда не тратил её целиком, а расщеплял на две половинки про запас. Спички тогда были крупными. Летом, нанятых на покос, в поле работников, напоит прежде медовым квасом — так меньше съедят. Когда отдавал замуж в соседнее село одну из дочерей, не хватило подводы увезти приданое. Молодой попросил тестя дать ему коня с повозкой и получил отказ. Неизвестно ещё вернёт ли он его обратно, да пьяные не загонят ли коня дорогой? О доме с давних пор ходят в селе легенды. Будто бы между домом и амбаром был прорыт подземный ход в человеческий рост. Следы его ещё можно увидеть в доме, спустившись в сохранившийся и почти засыпанный землей лаз неизвестного назначения. Обследовать его нет ни средств, ни сил да и интереса тоже нет. Хотя амбар, когда ещё был полностью сохранён в первозданном виде, был интересной формы: со светелкой и балконом на втором этаже. Будь-то светелка предназначалась дочерям для летнего отдыха, но в ней была и домашняя молельня Евсигнея Ивановича, придерживающегося старых обрядов Ход был нужен, чтобы быстро скрываться от непрошенных гонителей старой веры, которая одно время сильно преследовалась властями. Но был ли он старовером и зачем был сделан ход – до сей поры достоверно неизвестно. А дом был замечательным. Он и сейчас хорош и заметен в селе. В заводские времена он был, вероятно, лучше всех. Двухэтажный, двадцать одно окно на все четыре стороны света, с ажурным, литым из железа балконом по фасаду через три окна, расположен в живописном месте. Даже у управляющего заводом дом был хоть и большой, и с оранжереей, но одноэтажный и не такой красивый. Об управляющем сохранились сведения, что он устраивал в своём доме новогодние праздники для детей главных специалистов завода и балы для приглашенных взрослых, где на угощение даже зимой подавались свежие огурцы и клубника из его оранжереи. Следы её сохранились до наших дней.

Но случилось в жизни караванного Голдобина Евсигнея Ивановича то главное событие, которое и увековечило его память. Как-то летом, под вечер он отправился на Максимовы луга на свой покос проверить хорошо ли работники сметали сено. Там он их уже не застал. Шёл короткой тропой, а они, закончив работу, отошли другой дорогой, обходя кругом немалый стог и проверяя плотность укладки сена, заметил он вдруг краем глаза выскочившего из леса медвежонка и едва поспевавшую следом за ним крупную медведицу, грозно рычавшую то ли на медвежонка, то ли на него. Не помня как, он вскочил на высокий стог. Ухватившись за стожар, стал горячо молиться о спасении и дал обет сходить ко Гробу Господню, если останется жив.

Домой пришёл Евсигней Иванович не в себе, несвязно и скупо объяснив домочадцам происшедшее с ним событие, и в этот же вечер отправился пешком в Иерусалим.
Вернулся он в родной дом через три года совершенно другим человеком: немногословным, спокойным и щедрым. С собой он привёз пояс послушника – длинный с чёрными кистями по краям и с вышитыми по черному полю голубой шерстью на старо-славянском: «Спаси и сохрани». Почти сразу по приезде Евсигней Иванович открыл в своём доме на первом этаже богадельню для одиноких стариков и детей сирот. Сирот, правда, не нашлось. В то время в Старой Шайтанке обычно их забирали в свои семьи родственники или соседи. Вместо них приводили на время детей из нуждающихся семей. Как предание о старине передаётся рассказ одной пожилой уже женщины, жившей еще девочкой в богадельне. Тепло и с благодарностью вспоминала она, что сытно, спокойно и под присмотром живших там же обездоленных старушек, жила в дому караванного года три. У тяти было девять детей и только два мальчика, потому земли было у них мало. Мама забрала её домой, когда старших девок отдали замуж. Из стариков жил только один одноногий инвалид, потерявший ногу во время службы в армии.

На сельском кладбище, что на Вятской горе, сохранилась могила Голдобина Евсигнея Ивановича. На чугунной плите выпуклые буквы с «ятями» повествуют о дате смерти в 1914 году и об открытии и содержании им богадельни, но к сожалению этой даты и даты рождения его самого – нет. По слухам он прожил около девяноста пяти лет. Могилу облагородил приезжавший из Петербурга родственник по мужской линии в четвёртом поколении Голдобин Андрей Борисович – в прошлом журналист, бывший главный редактор журнала «Оредеж». Почётный гражданин Санкт-Петербурга. Был он в Чусовом не однажды. Он и поведал семейное предание об обете Богу. Привозил в 2002 году и ерусалимский пояс предка. Активно продолжает сотрудничать со школьным музеем, в котором хранится материал о заводском периоде села и о караванном. Участвовал в открытии Памятного знака сплавщикам железа по реке Чусовой, ночевал в родовом доме Голдобиных. Но к тому, что помнит о караванном местный народ прибавил немногое. Его отец Борис Тимофеевич хранил весь собранный Тимофеем Евсигнеевичем архив. К сожалению, при разводе его со своей первой женой, все накопленные материалы были утрачены.

После смерти караванного в 1914 и до революции о дальнейшей судьбе его семьи и о богадельне ничего неизвестно. А дом его пережил своего хозяина больше, чем на век, и живёт сейчас. Живёт по законам времени, как немой свидетель творимой истории села. В 1917 году в нём расположился ревком, затем сельсовет, потом правление колхоза, потом валяльная мастерская с учениками по изготовлению валенок, в войну начальная школа с жилым помещением для многодетной технички. В 50тые годы на первом этаже колхозные ясли, а на втором стараниями подвижницы – сельской учительницы, первая и единственная в СССР колхозная картинная галерея и музей. В середине 70тых ясли выехали в новое здание и колхозное учреждение культуры заняло весь дом. В конце 80тых годов наиболее ценные экспонаты галереи и музея были выкрадены ночными ворами. Колхоз приходил в упадок и немалое здание (180 кв. м. полезной площади), разрушающееся от времени, требующее немалых средств, постоянного догляда и уход, стало ему убыточным. В 1996 году в селе открылась прекрасная новая, кирпичная школа. Музей и галерея были переданы ей, что, безусловно, явилось спасением для экспонатов из аварийного здания. Дом на двадцать лет перешёл в частные руки, затем в другие. Был несколько подремонтирован и их стараниями ещё стоит, как в зеркале отражая события, славя прошедшие времена и имена.

Примечания: имя Евсигней написано, как на могильной плите, и сохранено в преданиях. Текст основан на воспоминаниях сельчан и сохранившихся музейных свидетельствах и документах.

2018 г., Евгения Вершинина

Вечно люблю тебя, бабушка

Плоцкая Мария Лаврентьевна — моя бабушка по маме. Родилась она в 1888 году в Западной Белоруссии. В их крестьянской семье было пять дочерей -её сестёр и ни одного мальчика. Земля выделялась на одного отца. В поисках лучшей жизни семья перебралась на Урал по столыпинской реформе. Обосновались в деревне Эхтали Таборинского района. Здесь давали земли сколько нужно. И все выходцы из Белоруссии, образовавшие свою диаспору на новом месте, стали называться здесь самоходами.

Перед Первой мировой бабушка вышла замуж за земляка, тоже самохода. Дедушка был грамотным, хорошо играл на цимбалах и скрипке. С началом войны он уже был на фронте. Вернулся комиссованым по ранению в офицерском чине и больше не воевал. Жили незажиточно, но справно, как любила повторять моя бабушка. Дети пошли у них уже после Гражданской войны. Первый мальчик Ваня был крупным, смышленым и красивым, но никогда не ходили его ножки. Одна за другой народились три девочки, потом близнецы – мальчики. Выжил один. В тридцать втором году арестовали их отца и увезли в тюрьму в Свердловск, а семью назначили на высылку.
Бабушка всю ночь готовилась. Сама, без помощников зарезала косой-литовкой Лебедя – двухгодовалого белого быка, засолила кадушку мяса. На себя и детей надела вещи, что получше. У неё была шуба с длинным лисьим воротником, костюм-парочка голубой шерсти, высокие ботинки на шнурках. Утром, когда пришли за семьёй к ним на двор, всё отобрали у бабушки, а пальто с лисой никому не досталось: пока делили его два комиссара, разорвали надвое. Но бочку с мясом всё же поставили на телегу. Свежего мяса оставалось ещё немало.

Была осень. Полевые работы уже закончились. И поехала моя беременная бабушка в неизвестность.
Вначале везли на барже по реке Тавде. Потом Свердловский железнодорожный вокзал, а дальше чернота. Тиф. Так беспамятную её и привезли на лесоучасток Парму, что в Красновишерском районе Пермской области. Расселили людей в бараках по две-три семьи в одной комнате. Когда очнулась, первым делом пересчитала своих детей. Нет Ванечки. Что с ним случилось дорогой, куда он девался? Не узнала она никогда и до самой смерти молилась о нём. Вскоре родились у неё еще одни близнецы: два мальчика. Угасли быстро, как свечечки. Не было у матери молока, нечем было кормить деточек. Как все, в зиму пошла на лесоповал. А вскоре привезли к семье и отца детей. Тоже на лесные работы. Люди умирали почти каждый день. За покойниками приезжали сани не один раз в неделю. Свозили их в овраг за посёлок. Не хоронили. Только забрасывали снегом. Моя мама помнит, как умер и их отец. Пролежал на полу у порога на подстеленной соломе одну ночь под слёзы и молитвы жены, а утром, вместе с другими умершими, увезли и его в овраг.

Могилы не осталось. Весной, когда стаял снег и ветер дул со стороны оврага, люди падали на колени от удушливой вони.
Оставшиеся дети пережили зиму. А весной насобирала им мать сморчков в лесу и вся семья отравилась… Спас их фельдшер, тоже из высланных. Он же, сам рискуя, дал и освобождение от работы бабушке, пока она чуть поправилась. Весной и летом пекли лепешки из лебеды, крапивы и липовых листочков, ели ягоды, грибы, делили на всех скудный материнский паёк. Последнее и главное семейное богатство – золотые серьги мать вынула из ушей и поменяла на чашку картофельных очистков. В один из осенних вечеров среди высланных пробежал шепоток, что утром у Марии Плоцкой отберут и повезут детей в детдом в Красновишерск. Не дожидаясь утра, собрала моя бабушка всех детей в кое-какие одёжки, на ноги кому лапти, кому тряпьё – и в путь. Перед утром пришли на окраину городишка, к свиноферме подсобного хозяйства бумажного комбината. Рядом стоял небольшой домичек-засыпушка из досок, между которыми для тепла был насыпан опил. В одной его половине хранилась солома для свиней, другая была пуста. Вот в эту солому и поселилась семья. В первое же утро бабушка пошла на ферму просить работу. Для семьи началась новая жизнь. И никто никогда больше не искал и не вспоминал беглую семью. Видно план по набору детей в детдом был выполнен. Бабушку взяли свинаркой. Потихоньку таскала она детям сваренную для свиней картошку, жмых, но настоящий пир был у детей, когда ветеринар разрешал взять мяса от забитого больного поросёнка. Истинная крестьянка, бабушка работала так хорошо, что вскоре под жильё им отдали вторую пустующую половину домика, а там был небольшой камелёк. Но один за другим дети заболели корью. Отчаянию матери не было предела и, когда одна свинарка из местных принесла детям молока, бабушка встала перед ней на колени.

Пережили и вторую зиму. Весной бабушка отдала всех девочек в няньки в окраинную деревню городка в семьи чалдон — коренных местных жителей, а единственного сына в ученье к сапожнику. Лето дети прожили в людях. Бабушке дали комнату уже в бараке. Наградили кумачом за ударный труд. Этим кумачом застелили единственную деревянную кровать с соломенным матрасом. На ней не спали. Нечем было укрываться. Для сна были сделаны под потолком просторные полати. Бабушка уже зарабатывала какие-то деньги и сумела даже собрать детей в школу. Дети все четверо учились очень хорошо, но в школу ходили неохотно. Их там дразнили, обижали. Обзывали врагами. А на третий год выгнали из школы, как детей кулаков. Детство кончилось.

По домам раскулаченных пошли уполномоченные набирать молодёжь на лесоповал. Бабушка схитрила: всем убавила возраст. Метрик не было ни у кого и лесоповала избежали. Но дома никто не сидел. Старшие девочки пошли работать на ферму, а младшая и единственный сын снова попали в люди. Жить стало легче. Каждый из семьи зарабатывал себе на пропитание. Грянула Отечественная война. Пережили в трудах и её. Дети выросли. Старшие дочери по старшинству: одна после другой вышли замуж. Тоже за раскулаченных. Местные высланных тогда не брали. Сын – двухметровый красавец, гордость матери, прибавив себе два года, пошёл служить на флот. Из барака пришлось уйти, когда не стало сил работать свинаркой и бабушка ушла жить к младшей дочери. И так потом до самой смерти ходила она из дома в дом к каждому из своих детей, где была нужнее: у кого ребёнок народился – понянчиться, кто овдовел – поддержать да и просто пожить с тем, кому труднее. Ни пенсии, ни своего угла она не заработала. Была совсем неграмотная. Из документов сохранила один паспорт. Записи о работе хранились в конторе подсобного хозяйства. Только трудовую книжку ей никто не выдавал. Может и не заводили. Всё же беглая была, боялись. Не узнать уж теперь. Так работала из милости за кусок хлеба.

Дожила она до ста двух лет и до самой своей смерти оставалась на своих ногах, и всегда занята делом. В лес ходила одна до восьмидесяти пяти лет. В девяносто ещё копала картошку на огороде. Даром хлеб никогда не ела. Да дети и не корили её ничем. Выросли они замечательными людьми. Сами полуграмотные ушли на пенсии с престижных по тем временам должностей. Старшая была знатным бригадиром на свиноферме. Награждалась за свой труд поездкой в Москву на Всесоюзную выставку достижений народного хозяйства. Вырастила она пятерых детей, четверо из которых получили высшее образование и только один среднее специальное, третья заведовала крупным промтоварным магазином, а сын занимал должность главного механика транспортного цеха бумажного комбината. Все её внуки тоже вышли приличными людьми. Всё же, когда ей исполнилось сто лет, власти назначили ей небольшое пособие. Как и всем, перешагнувшим столетний рубеж. Прополучала она его недолго. А жила, как получалось: сохраняла и растила детей, как умела. Не объела их в голод, обогрела в холод, берегла от беды в твёрдой уверенности, что и они её никогда не обидят и не оставят.

Всё приняла, что послала ей жизнь. Никому не завидовала, не кляла свою долю. Не озлобилась, не сломалась. Долг, труд, любовь и воля к жизни – главное богатство, накопленное ею и нерастраченное за долгие годы. Да ещё сохранённые дети, которым это богатство она передала, как бесценный дар, как неоценимую память, как наказ.
Вечно люблю ТЕБЯ, как живую!

Как подписаться? Не знаю? Подпишусь: твоя внучка Евгения.
В замужестве Вершинина. Написала про Тебя давно. Сейчас, кое что подправила.

2018 г., Евгения Вершинина

Сельская галерея жива

4 июля 2014 года в селе Чусовом свершилось чудо. Через восемнадцать лет забвения вновь открылась сельская картинная галерея. У каждого, переступившего в этот день порог возрожденной картинной галереи, невольно вырывался вздох восхищения: «Ах!», «Чудо!», «Вот это да!»… Два небольших зала, словно наполненные светом и воздухом, кажутся просторными. Картины подобраны по технике исполнения: написанные маслом, акварели, графика… В центре второго зала скульптурная группа. И ни одна из картин — большая она или маленькая по размеру, не оставляет равнодушным. Жизнь и красота потоком льются со стен, живят восторгом и силой. Трудно передать словами впечатление от посещения сельской галереи с подлинными авторскими работами Семенова, Игошева, Ионина, Казанцева, Бурака, Ройтер и других авторов, и даже Э. Неизвестного. Картины уральских художников, подаривших нашему селу свои работы, выставлены в Эрмитаже и Русском музее, есть в частных коллекциях в России и за рубежом. Будто побывал в крупном выставочном центре. Можно ничего не понимать ни в композиции, ни в цвете, можно даже не запомнить ни названий картин, ни авторов их, но чувства, испытанные перед полотнами, останутся надолго, а в детской душе оставят неизгладимый след.

Событие это свершилось не на пустом месте и чудо не явилось само по себе. В конце 50-х — начале 60-х гг. учительница немецкого языка чусовской семилетки Мария Викторовна Мезенина написала письмо известному уральскому художнику Б. Семенову с просьбой помочь сельским ребятам познакомиться с художественным творчеством. Сама Мария Викторовна была личностью неординарной: воспитанная в семье священника, окончившая ещё царскую гимназию, художественно и музыкально одарённая. В наши края она была выслана как чуждый народу элемент и всю жизнь потом проработала школьным учителем. Вместе с мужем, тоже учителем, воспитала троих детей. Её письмо тронуло художника. Он откликнулся, потом приехал сам и привёз в дар свою работу. С этой картины и повела свое начало единственная в СССР колхозная картинная галерея, так как разместили её на пустующем втором этаже дома караванного, принадлежавшего колхозу. Семнадцать пристаней с железоделательными заводиками было на реке Чусовой в демидовские времена и на каждой из них стоял дом своего караванного. Но до наших времен сохранился лишь один — в селе Чусовом. Вслед за Семеновым в село привозили свои работы и другие уральские художники. В доме караванного закипела активная жизнь: художники встречались с колхозниками и школьниками, жителями села, рассказывали об искусстве и его значении, показывали простейшие приёмы рисования. Галерея пополнялась новыми экспонатами. Продолжалась переписка уже с художниками из союзных республик. Зимой галерея принимала экскурсии из районных областных школ и учреждений. Летом не иссякал поток посетителей из туристов, беспрерывно плывущих по Чусовой все лето.

Создание сельской галереи, а затем музея было главным делом всей педагогической и общественной жизни Марии Викторовны. Дело это, по-видимому, было столь важным для села, что не пропало и вновь возрождается. Но время шло и она отошла от дел. Приближалась середина 90-ых. Начали меняться руководители музея-галереи. Постепенно ослабли связи с художниками, прекратился приток экспонатов. А после нескольких ночных набегов на здание недобрых людей исчезли наиболее ценные экспонаты: иконы, царские деньги, ордена, старинное оружие и вырезаны некоторые художественные полотна. И дом, и само сельхозпредприятие «Новая жизнь» пришли к плачевному состоянию.

В доме кое-где провалились потолки, сгнили полы, приходили в негодность печи, протекала кровля, территория возле самого здания была не ухожена. Вопрос о ремонте галереи даже не предполагалось ставить в повестку заседаний сельхозпредприятия. У руководителей болела голова о спасении самого предприятия. Лучшим выходом из ситуации было найти другое помещение знаменитой, известной на всю страну сокровищнице села. Несмотря на трудные 90-е, в Чусовом не прекращалось строительство школы. Немало способствовал этому председатель колхоза Загородний Николай Никифорович. Именно он передал все экспонаты музея-галереи в школу, заключив, что достояние села должно сохраняться в селе.

И всё сложилось как сложилось. 10 сентября 1996 года открылась новая школа. И музей-галерея обрели новые надёжные стены в кирпичном здании и постоянных хозяев. Музей сразу же разместился в одном из помещений школы. Обрел статус школьного и открылся для посетителей. Директором школы была тогда Касинцева Ираида Павловна, а руководителем и смотрителем музея, его душой стала Баглаева Галина Петровна.

Но все картины галереи перешли в запасник. Детей для наполняемости школы было достаточно и места для зала галереи до поры, до времени не нашлось и галерея исчезла как выставка. Дом караванного был продан в частные руки и стоит в селе до сих пор.

Назначенная новым директором Мезенина Светлана Ивановна одной из целей в своей работе определила и цель восстановления сельской, но уже школьной, картинной галереи. И все эти годы коллектив школы бережно сохранял и берег собранные великой сельской подвижницей картины.

Всё было описано по каталогу, каждая картина имела в хранилище свое место. Но полотна не лежали без дела: они постоянно украшали школьные стены, сменяя друг друга по тематике и технике исполнения. Но люди помнили галерею и Мария Викторовна, наверное, молилась на небесах о её возрождении. Второй день рождения галереи стал реальным при активной поддержке начальника управления образования Хороховой Надежды Анатольевны. Галерею сумели оформить в очень короткие сроки, напрягая все силы коллектива. Работы не чурался никто. Мыли, прибивали, развешивали, укрепляли все, начиная от директора и завуча школы: Мезениной С. И., Быковой Н. И., Сарафанова Л. И., Макуриной Т. Д., Боднар С. В., Баглаевой А. И., Татарченковой М. А., Лобановой Н. С. Очень кстати пришлась помощь в расположении экспонатов профессора Денисенко Ольги Анатольевны, находившейся здесь на пленэре.

Почетное право перерезать ленточку в дверях галереи было предоставлено Главе администрации Чусового Полякову Владимиру Николаевичу и начальнику Управлению культурой Кадырову Арсену Адылджановичу. В числе приглашенных были и жители села и директора школ района. Посетили галерею глава ШГО Сандаков Олег Николаевич, главы администраций муниципалитета. Значение музея-галереи для села неоценимо. Немного найдется сельских школ в районе, да и в области, владеющими таким сокровищем эстетического и патриотического воздействия на души людские и особенно, молодые, неокрепшие.

В галерее, в одном из углов, на мольберте установлено чистое, готовое к работе полотно, задрапированное тканью, как призыв и посыл неизвестному пока художнику — пополнить галерею еще одной работой. Кто знает — может быть — гениальной. Правду сказал великий Достоевский: «Красота спасёт мир!».

Июль 2014 г., Евгения Вершинина

Негромкая слава

В мае у Александры Минеевны очередной день рождения. Двадцать пять лет прожила она в Чусовом. Разменяла девятый десяток, но в немолодые годы всё ещё красива. Скромная, негромкая, простая, как и вся её предыдущая жизнь. Жила как все, только всегда по совести, вынося всё, что посылала ей судьба, не ропща и никого не обвиняя. А вышло, что владеет она несметным богатством: чистой и спокойной совестью, уважением односельчан, любовью детей. Вырастила она шесть сыновей и трёх дочерей – всех, сколько Бог послал. Вот только сердце побаливает. Каждому из детей отделила она от него по кусочку, да и сейчас не скудеет её материнская любовь. Сыновья все как на подбор: рослые и статные, отзывчивые и работящие – настоящие мужики. На таких, как говорят, земля держится. Дочери редкостные красавицы – глаз не отвести.
Когда началась Великая Отечественная, Александре было тринадцать лет. Она закончила четвёртый класс в колхозной деревне Большой Бизь (ныне Лысьвенского района). Ушли на войну старший брат, дядья, отца забрали в трудармию. Об учёбе никто и не заикался. Тогда же началась и её трудовая биография. Всё лето на колхозных полях, на сенокосе. Приходилось и борону на себе таскать, и за плугом ходить, зимой помогать на ферме. В неполных пятнадцать в сорок третьем году она уже телятница, в семнадцать – доярка. Двенадцать коров надо было подоить два раза в день, да накормить, да вычистить. Доит Александра коров, а опытные и взрослые доярки уже домой убежали. Хорошо, что первое время приходила ей на помощь заведующая фермой.

В сорок шестом исполнилось ей восемнадцать. Тогда же вернулся с войны Николай Варфоломеевич Ганьжин. Боевой офицер, прошедший военные тропы монгольской, финской и Отечественной войн, грудь в медалях; израненный, исколотый штыками, переживший плен, но живой. Лучше Шурочки никого не было для него на свете. Поженились. Свекровь не очень одобрила выбор сына: больно молоденькая да хрупкая невестка, что с неё спросишь? А прожила с ней двадцать шесть лет, полюбила Шуру, как родную и помогла выводиться со всеми внуками, кроме последнего. На него у неё уже не хватило сил. До сей поры благодарна Александра Минеевна свекрови.
Когда появились дети, работу доярки Александре пришлось оставить, но из колхоза не ушла. До самой пенсии работала в полеводческой бригаде. Вынесла все тяготы колхозной работы. Детям в пример не только мать и весь жизненный уклад трудовой семьи, но и авторитет отца. Шутка ли? Тридцать лет был бригадиром колхозной бригады. Тут надо иметь характер и умение ладить с людьми. Бригадирство здоровья бывшему фронтовику не прибавляло. В шестьдесят лет его не стало. Младшему сыну было только одиннадцать лет. Четверо старших детей жили в Чусовом. Приглядели домик да и перевезли мать из родной милой сердцу родиной, но понимала, что по-другому нельзя. Уже в Чусовом доучила и женила младщих.

Ничего героического не совершила Александра Минеевна. Только отдала всю себя семье, детям, работе. Имеет медали «Материнская слава» первой, второй и третьей степени. Да кто знает про эту славу? А дети да 19 внуков, да 14 правнуков – все на виду! Низкий поклон от всех тебе, Мать.

2012 г., Евгения Вершинина

Отцова дочь

Сколько живу на свете, столько и рассуждаю: почему, ну почему так по-разному складываются судьбы людские. Каждый родится для счастья равный перед другими, а иные живут так страшно ни в чем не виноватые. И стала я замечать за людьми: стоит одному кому-то нарушить извечно установленные законы бытия или пойти против совести- несчастья вокруг него будут преследовать и правых и виноватых, пока не восторжествует правда. Бывает и целой жизни не хватает, чтобы изжить беззаконие, еще и детям и внукам достанется хлебнуть горя. Выходит, совесть и закон – основа счастья? Судите сами.

Было это вскоре после Гражданской войны. В старинном уральском селе, разделенном рекою на левую и правую стороны, случилась любовь между Марфой и Филиппом. Дело житейское, обыденное. Филипп жил в крепкой, верующей крестьянской семье с отцом и матерью на самом берегу Чусовой. Был парнем работящим, скромным. Старший его брат Алексей был уже отделен и жил недалеко вдвоем с женой. Марфа жила на другом берегу за прудом. Переправа с берега на берег на лодке. Обычно и зарецкие и запрудские парни ревниво относились к ухажерам «своих» девок с противоположной стороны. Бывали и драки между парнями, но Филиппа за Марфу не предупредили ни разу. Через полгода встреч Филипп объявил отцу, что будет сватать за себя Марфу. Она уже ждет ребенка. Отец его Герасим долго молчал, а потом, глядя в сторону, спросил: « А знаешь ты, что отец ее надругался над ней, когда она еще совсем молоденькой была? Да и сейчас она живет дома и неизвестно еще, чей это будет ребенок. Самойла-то мужик поганой».

Через два месяца Филиппу отыграли свадьбу. Женился он на Аннушке — девке крепкой, ловкой, чистой и веселой. А еще через три месяца принесла Марфа своего грудного сына Коленьку Филиппу в дом и оставила там навсегда со словами, что ребенок твой и воспитывать его ей нет никакой возможности. Аннушка ухаживала за ребенком от всей совести. Лечила струпья на голове, купала в травах, целовала его крохотные кулачки, радовалась его первым мам-мам, шутила и смеялась с ним. Но Марфа нет-нет да и стала захаживать к ним – посмотреть на сына. После каждого ее ухода туманился Филипп, а однажды Герасим случайно увидел, что они с Марфой целуются во дворе. Разговор с сыном был недолгий: « Ты для чего на Анне женился? У тебя один в зыбке, другой в животе, третьего хочешь? Возьму вожжи, не посмотрю, что ты мужик, выпорю любовь-ту. Чтоб марфиного духу тут не было. Марфа не пришла больше ни разу.

Николаю Филипповичу сделали документы. Тогда это было просто. Секретарь сельсовета уже знала историю ребенка и без всяких проволочек выписала свидетельство о рождении, указав матерью Аннушку.

Время шло. У Филиппа и Анны было уже пятеро детей. Появился долгожданный и единственный сын Василий и у Филиппова брата Алексея. Коля рос в отличие от Васи смышленым, живым и веселым ребенком. Очень сдружился со старшей из сестер — Таней и всю порученную родителями домашнюю работу они делали вместе. Вася был тихим, робким мальчиком. В общих играх участия почти не принимал. Играют дети в войну или прятки – Вася сидит на лавочке под окошками, ручки на коленочках: «Мама не велела чистую рубаху марать». Мать у Васи была строгая. Филипп сделал Коле деревянный пулемётик на колесах – предмет зависти всех соседских мальчишек, а Вася нет-нет да и пожалуется матери, что Колька опять победил его из пулемёта. Антонида только губы подожмет да глаза прищурит: «Ишь, какой герой». Как-то зимой Коля с сестрой работали около дома. Коля уже умел колоть дрова, а Таня складывала. Васина мать шла мимо и, остановившись, заметила Коле: «Вишь, Танюшка-то только складывает дрова, а ты матери не родной, дак и колоть заставляют», Тетка Тоня прошла, а Коля задумался. Он бросил колоть, а Танюшка, замерзнув без дела, убежала в избу. В положенное время Коля не пришел к обеду. Зимой темнеет рано. В три часа дня и мать, и Таня побежали его искать. Обегали всю зареку, но Коли нигде не было. Вернулся с работы отец, сына все не было. Приехавшая из соседней деревни по санному пути на лошади сестра отца, зайдя в избу и поздоровавшись, спросила: «А чего-то у вас Колька на коньке на крыше сидит»? Выбежали все на улицу. Отец приказывает парню слезать, а он ни в какую: «Я тут замерзать стану. Тетка Тоня сказала, что мне мамка не родная»! Отец кричит ему с низу: «Что ты, глупый. Разве мама тебя не любит»? «Любит» — отвечает. «А что ли ты ее не любишь»? «Люблю» — отвечает. « Дак слезай. Дома разберёмся». Так Коля узнал, кто его настоящая мать и, по-видимому своим детским сердцем и умом не сумел её простить. С неделю он жил сам не свой, а потом будто всё забылось, как сон и жизнь пошла своим чередом.

В последнее предвоенное лето, когда все взрослые были на покосе, Марфина соседка, немолодая уже Марья, переплыв на лодке, передала Коле в руки письмо от Марфы и, выйдя, ждала ответ под окном. Николай, стоя развернул бумагу, внимательно прочитал её и задумался. Аня, оставленная дома домовничать, спросила: «Отвечать-то будешь? Тетя Маша ждёт». Коля перегнул письмо и мелко-мелко порвав, бросил в русскую печь на тлеющие угли. Марье крикнул: « Пусть больше не пишет. Что видела – то и передай». Весь этот день Коля был сам не свой, а вечером всё вился около вернувшейся с покоса убрать скотину матери. Постоял над ней, пока она доила корову, а потом спросил: «Мама, ты хоть меня любишь»? «Да неуж нет, а ты чего спрашиваешь, Коля?» «Да так».

И снова начались у него шутки-прибаутки с домашними, веселье среди сверстников на улице. А уж отцу он был первым помощником и почти равным по силе.
В Великую Отечественную в сорок втором ему восемнадцатилетнему пришла повестка из военкомата. Отец его уже воевал на фронте. В тот день вся семья была на колхозных работах. Одна Танюшка, оставленная дома, чистила песком кастрюли на реке. Повестку из сельсовета он принёс сам и, прошмыгнув незаметно мимо сестры в избу, спрятался под кроватью. Едва она вошла с горой чистой посуды, он неожиданно выскочил оттуда, заплясав перед ней, радостно размахивая перед её носом повесткой: «Танька, я на фронт пойду Родину защищать». Вечером мать собирала ему котомку, глотая слёзы, и рано утром они вдвоём отправились на станцию за сорок километров босиком по мягкой лесной конной дороге. Затемно мать вернулась домой одна. Больше не увидела она никогда своего старшего сына. Воевал Николай недолго. Уговорился с товарищем, обменявшись адресами, что, если кто-то из двоих погибнет – живой напишет обо всём родителям. Во втором бою погиб Коля. Сначала пришло письмо от товарища, а чуть позднее и извещение – пал смертью храбрых. Оба раза мать страшно кричала. Но верующая была. Смирилась. Всю жизнь молилась об упокоении души воина Николая. Больше из её детей не попал на фронт никто. Малы были. Отец его Филлип с войны вернулся, а Коля, как солнечный лучик, проскользнул по земле и исчез навеки.

Родная мать его Марфа так никогда и не выходила замуж. Тихо и незаметно жила в своей семье, но двух дочерей от разных отцов всё же нажила. В середине тридцатых, как только образовался в селе колхоз, ушла работать дояркой. С фермы доярок отпускали домой редко. Они тут же и жили с детьми в построенных для них домишках. Поэтому и шли в доярки в основном одинокие безмужние бабы с детьми да засидевшиеся по каким-либо причинам или изъянам старые девки. Редко кто из них находил свою судьбу. Общественные бабы-то, не каждый позарится замуж взять. Когда дочери подросли, купила Марфа в селе крошечный домишко. Так и дожила в нём до самой смерти. Дочери её были счастливы не особо. Старшая уехала сразу после школы. Не один раз выходила замуж. К матери ездила редко. Младшая жила с ней. В войну нажила эта дочь сына от какого-то лётчика со странной редкой фамилией. Вроде и она никуда не ездила из села и лётчиков тут в глаза не видывали, а вот висел у них в домишке портрет этого лётчика в шлёме и портупее. И мальчик был записан в школе отцовской фамилией, только документы по выпуску из школы оформили по фамилии матери. В его свидетельстве о рождении в графе отец стоял прочерк.

Чистенько, тепло было в избе у Марфы. Скотники иногда наезжали погостить к ней по старой памяти. Марфа не выгоняла. Привыкла. Безмужняя. Отца её призывали в войну в трудармию. Там он и сгинул от дизентерии. Но в то время Марфа уже жила самостоятельно, навсегда отгородившись от родной семьи. О смерти сына Марфа, конечно, тоже узнала. В деревне новости разносятся быстро. Тихая, незаметная, скрытная была. Переживала, нет ли – никто не узнал. Но было и у неё своё счастье: читала она беспрерывно, что в её время да среди её сверстниц было неслыханно. Каждую свободную минутку читала. К старости глаза совсем почти испортила, но продолжала читать через толстенные очки. Не любила, когда её от чтения отвлекали. Неохотно возвращалась из чудесного волшебного мира литературы. Родилась она в первый год двадцатого века. Редко кто учил тогда девочек в школе. А Самойла свою дочь выучил. Спасибо ему. Чем бы Марфа утешилась, если б книг не читала?

Январь 2011 г., Евгения Вершинина

Я три державы покорил

В сорок первом, перед началом Великой Отечественной Андрей Никифорович Попов заболел. Тридцатитрёхлетний крепкий семейный мужик, отец троих детей целый год провалялся по больницам. С первых дней войны воевали три его младших брата, а он самый страшный военный год провёл в глубоком тылу в своём старинном уральском селе Старая Шайтанка (ныне Чусовое), тесно прижавшимся своими избами с огородами к обоим берегам реки Чусовой. Андрей родился в 1907 году, когда село было ещё заводским поселением потомков Демидовых с плотиной, большим прудом в центре, с пристанью и маленьким железоделательным заводиком. Но демидовские времена канули в лету. Завод заменил колхоз. Жизнь пошла по другому руслу, и начавшаяся война угрожала не только бесчисленными бедствиями, но и лишением самой этой жизни.
Только в мае сорок второго Андрея Никифоровича призвали на фронт. С тяжёлым сердцем покидал он своё село, деревенский быт, любимую семью – как выдержат они, выживут ли дети? Полным ходом идёт сев, а на колхозных полях одни бабы да подростки и в селе уже полным-полно солдатских вдов. Только весна вовсю бушует во всей своей силе, невзирая ни на что. И не защитить ни этих баб, ни родного края, ни этой немыслимой весенней красоты было нельзя, а можно было только умереть или победить. Соседский парнишка перевёз Андрея через Чусовую на лодке. От камня Шайтана по плотине его проводила жена, а дальше он поехал на лошадке верхом на станцию Шаля, через которую шли и шли военные эшелоны. Попал на Сталинградский фронт. Фашисты рвались на Волгу. А в июне сорок второго началась знаменитая Сталинградская битва, длившаяся целых двести дней. И все двести дней Андрей – деревенский русский мужик, защищал Сталинградскую землю так, как защищал бы улицы родного села. Много раз раненый, засыпанный заживо землёй, он, как былинный богатырь, вновь и вновь вставал в строй. Участвовал в защите знаменитого дома Павлова, с самим Павловым встречался несколько раз и потом всегда вспоминал его как человека мужественного, доступного и простого. Ценой немыслимого человеческого напряжения и героизма враг был остановлен на Волге и больше ни на шаг не продвинулся в наступлении, а только смертельно раненый, ожесточённо обороняясь, отступал в своё логово через оккупированные им европейские страны. За Сталинград получил миномётчик, младший сержант Андрей Никифорович Попов свой орден Славы Третьей Степени.

Домой солдат писал письма нечасто и всегда с холодком в сердце ждал ответа. Знал, как трудно живут в тылу. Беспокоился за семью, за старуху мать. Из дома писали, что кроме погибшего на Финской Гавриила, погибли Игнатий и Иван, но ещё воюет пятый – Фалалей и давно нет домой писем с фронта от самого младшего – Григория.
Нельзя было Андрею погибать: «Ну, держитесь, фашисты! Миномёт не подведёт». И Андрей, никогда до войны не бывавший за пределами своего родного Шалинского района, гнал и гнал захватчиков от стен Сталинграда через всю Европу до Германии. К ордену Славы прибавил орден Отечественной Войны второй степени, медали «За Отвагу», «За Боевые Заслуги», многочисленные грамоты Верховного Главнокомандующего, в том числе «За форсирование Дуная», «За бои на озере Балатон». Из Европы писал домой уже почаще, да только не сохранилось в семье ни одного его письма с фронта. Старшая его дочь Александра аккуратно сшила их ниткой через край и носила в школу вместо тетрадки. Между строк отцовских писем вписывала она самодельными чернилами школьные задания.

Победу миномётчик Попов встретил в Германии. Обратно на Родину его полк возвращался пешком. И по всей Европе, в каждом населённом пункте, куда входили советские солдаты, их встречали как долгожданных освободителей. Радушию местных жителей не было предела. К своим границам полк вернулся только к осени. Тут уж солдаты поехали по железной дороге. Домой Андрей Попов пришёл 5 ноября сорок пятого. И не знал, что в одном поезде с ним возвращается с фронта и его родной брат Фалалей. Встретились только в конце пути на маленькой станции. Дальше до самого села шли домой вместе. Позже живым и здоровым возвратился и Григорий. Весть о возвращении фронтовиков разнеслась по селу мгновенно. По реке уже шла шуга, но у берега их ждала лодка. По обоим берегам толпился народ. Встречали Андрея и его дети. Только жены Анисьи не было среди встречающих. Услышала весть о возвращении мужа с войны, она опрометью выскочила на улицу, да так и застыла перед воротами, ни в силах сделать ни шагу. Соседки кричат: «Анисья, ступай хоть в избу, накрывай на стол». Но она как окаменела. А он уже торопился к ней от реки по широкой деревенской улице и никакая Европа не могла сравниться с нею по красоте и приволью. В дом они вошли вместе. В избе первым делом сын поклонился матери, строго и прямо стоявшей под образами. Сдержанно (при детях) приобнял жену, неторопливо достал из вещмешка диковинный, невиданный гостинец детям – яблоки из южных стран, чуть подмороженные на уральском морозце. Бросил на русскую печь рукавицы, быстро присел к столу и заплакал, пряча лицо в ладонях. Только лопатки заходили под гимнастёркой от сдерживаемых рыданий. Война для Андрея Попова наконец закончилась.

Дожил Андрей Никифорович достойно и скромно до восьмидесяти семи лет на родной земле, в своей избе на берегу Чусовой.

24.03.2011 г., Евгения Вершинина

Любовь и война

Зоя с Фёдором расписались в то лето, когда началась Вторая Отечественная война. Хоть и не венчались, но свадьбу сыграли по обычаю родного села, в своё время возникшего при демидовском заводе, а при советской власти колхозного.

Зоя прожила замужем только пятнадцать дней. Фёдор ушёл на войну, а она осталась в соседней маленькой деревеньке, где заведовала начальной школой и была в ней же единственной учительницей. И потом всю войну проработала в ней. Завела корову, каждое лето заготавливала для неё сено после обязательной работы на колхозном сенокосе. Копала огород и сажала картошку. Вдвоём со школьной уборщицей вручную готовила дрова для школы и своей квартирки при ней. И голодными военными зимами подкармливала своих учеников молоком и печёной тут же в школьной печи картошкой.

Электричества в деревеньке не было. Затопит Зоя рано утром печку, сядет к шестку. Светло на нём от огня в печи. Тут и к урокам подготовится, и тетрадки ученические проверит. Всех учеников с первого по четвёртый класс учила одновременно в единственной классной комнате. В войну сумела закончить педучилище. Как она добиралась до областного города из глухой деревни сначала на лошади, потом пешком, потом по узкоколейной железной дороге с пересадками? Что ела в пути и в городе во время учёбы? Никому не рассказывала и не жаловалась. Всем было трудно. Война.

Да ведь закончится она когда-то и обязательно победой. А жизнь не ждёт. Идёт и идёт вперёд. Не догонишь после. Надо жить. Фёдор, хоть не часто, но пишет. Зоя ждёт, надеется, что обязательно вернётся он домой. К не вернётся. Служит-то на Дальнем Востоке, там поспокойнее. Пишет ему ответы как живёт, как старается и дома управиться с коровой, с печкой, и на работе с детьми, и экзамены сдаёт в училище. Диплом скоро получит. Слов ласковых да любезных напосылает ему в письмах своих. Да всё реже ответы получает. И совсем перестал муж писать, предупредив, чтоб писем больше не ждала, не объяснив причины.

Молоденькие женщины все привлекательны да красивы. И Зоя в их числе: толстые белокурые косы, ярко-синие глаза, носик уточкой. Умница, чистюля. С собой и миром в ладу живёт. Не одну ночь проплакала она в подушку от обиды. Всё передумала. Время военное. Всех и ухажёров в деревне, что парни-подростки. Так она на них и не глядит. Может, написал Феде кто по злобе? Но что сделаешь? У людей горе пострашней будет. Как почта придёт, так в какой-нибудь избе и закричит, заголосит ещё одна вдова или осиротевшая мать. А Фёдор, Слава Богу, живой. Обязательно вернётся. Слышит сердце, что придёт домой. Тогда всё и объяснится. Не вечно быть войне. Вот и пришёл ей конец.

Знала Зоя – живым остался Фёдор. Похоронки на него не было и его родня ни о чём её не предупреждала. Уж и осень наступила. На реке, разделившей село на две половины, забереги из льда появились, а Фёдора всё нет. Зоя вернулась к родителям. Дом опустел наполовину: убиты на войне два старших брата, умерла от пневмонии сестра семиклассница. В школе место учительницы освободилось, будто специально для Зои. Дом большой двухэтажный. Ухода и чистоты требует по всегдашнему деревенскому обычаю. Затеяли с матерью Настасьей Ивановной побелку. С утра пришла помогать овдовевшая невестка. Приехала из соседнего колхоза Зоина сестра, выданная недавно туда замуж. Зоя вывернула наизнанку старенькое домашнее платье, как все, повязала голову ветхим платочком. Берегли одежду. Когда ещё получится новую купить? Развели извёстку и принялись за дело.

К обеду Настасья накрыла стол. С утра испекла пирог с рыбой, поставила квашеную капусту, не застывшую ещё на холоде горячую картошку. Не успела Зоя отмыть руки от извёстки, как вдруг вбегает в избу восьмилетняя Зоина сестра – поздний предвоенный Настасьин ребёнок. Блестя глазами и махая руками, кричит: «Зойка, иди скорей на улицу. Там твой Федька с Манькой Поляковой с войны идут. Близко уже. Мне тётка Катя сказала». Зоя, забыв сполоснуть с лица известь, как была в вывернутом платье, выскочила на улицу. И правда! С пригорка спускались уже почти к самому дому Фёдор и Мария. Подтянутые, перепоясанные ремнями, с вещмешками за спиной, оживлённые и радостно улыбающиеся родной стороне, как шли, так и прошли мимо Зои. Фёдор даже головы не повернул в Зоину сторону. Не мог же он её не заметить? Маня едва кивнула, вопросительно глянув на Фёдора. Вся застывшая от напряжённого ожидания Зоя не смогла сразу убежать в дом. Ноги, как приросли к земле. И смотрела им в спины, пока они не скрылись за поворотом. Зайдя в дом не сразу смогла заплакать. Деревенские люди деликатные. Не входили в пустую выбеленную уже комнату, где она стояла молча, неподвижными глазами глядя в окно. Только, когда в комнату зашла мать со словами: «Нищё, нищё, Зоюшка, щё сделаешь! Нищё, всё пройдёт», она заплакала. Вбежал и отец, случайно увидев из окна всё произошедшее. Громко высоким голосом, возбуждённо закричал: «Щё слущилось-то, Зойка, с им. Щё слущилось. Щё натворила ты! Говори!»

— «Не зна-а-аю»
— «Зна-а-ашь!»

И немного смягчившись секунд через тридцать: «Ладно, пореви, а может всё поправится ишшо. Всё быват. Давайте ко, бабы, добеливайте. Развели канитель».
На другой день заявилась к ним в дом двоюродная сестра Фёдора: «Зоя, приглашают тебя в Зареку. Мужик твой-от вернулся домой дак вечерок делать будут. Зовут к себе». Зоя ответила отказом: «Не пойду. Сам не позвал, тебя прислали? Не приду!» остаток дня украдкой, урывками поплакивала, боясь показать слёзы отцу. Но в ближайшую субботу, принарядившись, отправилась в сельский клуб на танцы, тайно надеясь объясниться с мужем. В клубе веселье: гармошка, балалайка. Вся молодёжь тут. Пришёл и неженатый учитель Алексей Григорьевич – Зоин коллега по работе. Фёдор к началу опоздал. В военной форме, блестя медалями, весёлый. Он сразу попал в девичий круг. Задорно отплясывал то с одной, то с другой. Зою будь-то не замечал. Приближалось время местной сельской кадрили. Зоя подошла к Алексею Григорьевичу: «Алексей Григорьевич, пригласи меня на кадриль. Надо так». Тот засомневался: «Да неудобно. Муж твой тут». Она настаивала: «Не бойся, я после к тебе не подойду. Домой сразу уйду». Объявили танец и Алексей повёл Зою по кругу. Кадриль они не дотанцевали. Подошедший Фёдор обжёг Зою взглядом и попросил учителя выйти с ним на улицу. Зоя встала в сторонке. Развязка наступила быстро. Мужчины о чём-то немного поговорили и Алексей снова зашёл в клуб. Зоя, обойдя Фёдора, пошла домой, а Фёдор остался один. Не пройдя и половины пути, Зоя услышала за спиной топот. Фёдор догнал её и молча пошёл рядом. У ворот её родительского дома только спросил: «Можно зайти?» Зоя кивнула. Прошли тёмные сени. В горнице первого этажа, в углу за столом с кипящим самоваром в одиночестве пил чай Зоин отец Пётр Кириллович. И Зоя, и Фёдор стали у двери в нерешительности. Допив чай из блюдечка и, отставив его в сторону, Пётр Кириллович своим высоким, тонким голосом скомандовал дочери: «Ты щё, Зойка, стоишь? Собирай на стол щё там осталось у матере, угошшай да иди наверх. Стели постелю. Щай не хахаль зашёл. Мужик твой вернулся».

Наступил шестнадцатый день Зоиного замужества, продолжавшегося потом пятьдесят лет. Через год родился у них сын. Не сразу узнала Зоя причину необъяснимого поведения своего мужа, чуть не разделившую их навсегда. Не Манька Полякова была виновата. Сидела у Фёдора на сердце другая заноза. Ещё до войны бегал он парнем к нестарой вдове с двумя детьми Анне Дементьевне. Замуж взять не решился. А в войну разгорелась между ними переписка. Любовь ли прежняя, жалость ли к Анне зашевелилась в душе солдата, а только не стал он писать обеим. С Манькой-то по дороге в поезде встретился. Вот и шли вместе. Анне к концу войны уж четвёртый десяток доходил. Погрузнела, дети большенькие – школьники. Да и поглядывает на неё молодой, но какой-то неприкаянный, одинокий парень-сирота, без матери выросший. Сошлась она с ним после. Правда, и его отобрала у Анны молодая соперница.

Может и хорошо, что не сразу открыл Фёдор жене тайну своей связи с Анной. Вдруг и не простила бы Зоя? А Алексей-то Григорьевич? Тут, как тут! Эх, жизнь! Трудная да прекрасная. Такие вопросы ставит – только держись.

Чудны дела Твои, Господи!

2018 г., Евгения Вершинина

Сельская учительница

Зою Петровну Попову в Чусовом знают все сторожилы. Здесь каждый человек на виду, но она, всю жизнь проработавшая учителем начальных классов, на селе в счету не последняя. Ей доверялось самое драгоценное для каждой семьи – дети. И спрос за них был особый. В нынешнем феврале Зоя Петровна отмечает нешуточный юбилей. Ей исполняется девяносто лет. Её судьба нерасторжима с историей села.

Она родилась в многодетной крестьянской семье, каких в то время в Старой Шайтанке было большинство. Чусовым село переименовано было в 30-е годы. Отец её памятен тем, что всю жизнь никогда не брал в рот хмельного, насмотревшись в юности пьяного куража на гулянках. А мать статная голубоглазая красавица с роскошными льняными косами сумела вырастить всех выживших своих детей грамотными и способными людьми. Зоина семья, жившая по вековым крестьянским устоям, вместе со всей страной хватила лиха и в гражданскую войну, и в годы коллективизации, и в Великую Отечественную. Не жаловала и не жалела власть своё крестьянство. Жили трудно, но не покидало Зою желание учиться, а родители помогали и поддерживали, как могли. Семилетку она окончила в шестнадцать, пропустив почти два учебных года по болезни, и сразу пошла работать почтальоном. Но через год продолжила учёбу в Старой Утке, добираясь в школу пешком за восемнадцать километров. К семнадцати годам Зоя была уже вполне грамотным по тем временам, самостоятельным и сложившимся человеком и её приняли учительницей начальных классов в небольшую деревеньку Чизма недалеко от станции Унь. Становлению её как учителя и педагога много способствовала старейшая ещё с дореволюционных времён учительница Полякова Прасковья Васильевна, выучившая в своё время почти всех ребятишек Старой Шайтанки и высланная оттуда советской властью в Чизму, как чуждый народу элемент. В свой второй учебный год Зоя Петровна учила детей в деревне Дикая Утка. Молодую, старательную и умную учительницу в районе заметили. С 1939 года она уже заведующая и учитель начальной школы деревни Родина и одновременно студентка-заочница Свердловского педагогического училища им. М.Горького. Как она работа и училась, добираясь в областной город по бездорожью, почти при отсутствии транспорта, можно писать отдельно. Но училище она окончила с успехом.

Замуж вышла перед самой войной и прожила с мужем пятнадцать дней, а потом ждала его с войны долгих пять лет. Он вернулся домой только осенью 45-го. Воевали на фронте и её оба родных брата. Не дождалась семья своих соколиков: сложили головы за Родину и Иван и Фёдор. В войну Зоя Петровна, как все деревенские бабы, летом работала на колхозных полях, заготовляла в лесу дрова для школы, косила и метала «в свободное от работы время» сено для своей кормилицы коровки, сажала и копала картошку на своём огороде. И этой картошкой и молоком долгими холодными и голодными военными зимами подкармливала в школе своих учеников. Вставала до зари. Готовилась к урокам и проверяла ученические тетрадки на шестке, где было светло от огня топящейся русской печи. Всегда на виду, всегда в гуще народа учительница переживала все тяготы военных лет вместе со всеми. Никакой работы не боялась. Да ведь учительница-то своя, деревенская. Знает всё и понимает односельчан до тонкости. И себя не роняет. Дети её любят. В школу бегут с охотой. С людьми доброжелательна. Грубых слов словно не знает. Живёт скромно в ладу с собой и у односельчан в уважении. Но в 1951 году деревня Родина была признана неперспективной. Школу закрыли. И Зоя Петровна с семьёй, где рос уже сын, переехала в деревню Волегово. Снова заведующей и учителем. Школа малокомплектная. В одном классе дети двух-трёх возрастов. Трудно, а успеваемость и обучаемость у детей хорошая. Зоя Петровна своё дело знает и любит. С годами пришли опыт и мастерство. Но грянуло укрупнение колхозов. Закрылась школа и в Волегово. Не стало деревни, как и тех других, в которых она раньше учила. Пересохли светлые ручейки маленьких деревенек, подпитывающие общую большую реку жизни. И река обмелела. К слову, сейчас в сохранившихся сёлах дети рождаются не каждый год.

Зоя Петровна вернулась в родное село учителем начальных классов. Здесь она уже учила детей одного возраста. В классе у неё, как в большой семье. Детские пальтишки аккуратно висят на вешалке, под ними в рядок – вымытая обувь, а дети всегда чем-то заняты: то учёбой, то игрой. Зоя Петровна не уходит в учительскую и в перемену. Строга, но добра бесконечно. Умеет ладить и с родителями учеников. А уж в быту безупречна. И дом, и хозяйство в порядке и сама образец поведения: не за что осудить сельскую учительницу. В 1974 году вышла на пенсию, но из школы не ушла. Родители учеников упросили директора поставить именно её на замену ушедшей в декретный отпуск учительницы. Самые лучшие ученики школы были из её выпусков. Так и набралось у Зои Петровны 43 года педагогического стажа. За годы работы она обошла с ребятами все окрестности. Каждый год возила из на экскурсии в интересные места ближайших посёлков и даже в областной центр – Свердловск. С последними своими выпускниками съездила в Кунгурскую пещеру.

Она не только учила, но и всю жизнь училась сама у людей, у жизни, перечитала горы педагогической литературы. Она и сейчас твёрдо убеждена, что учитель остаётся учителем до тех пор, пока учится сам. Как только он перестаёт учиться – он не учитель. Но деревенская жизнь имеет свои особенности. Здесь люди твёрдо знают: Зоя Петровна Попова была и есть учитель. Кто же ещё? Она по-прежнему востребована. На её жизненном пути произошло огромное количество событий: смена эпох и политического строя, войны и перестройки, бесчисленные реформы образовательной системы, которой она посвятила свою трудовую жизнь. Если нужно вспомнить какое-нибудь интересное событие прежних лет, или судьбу человека, или старое название улицы, можно смело обращаться к ней. Историю родных мест она знает доподлинно. До сих пор не забывают свою первую учительницу бывшие ученики. Седые, умудрённые опытом и ещё сравнительно молодые из последних выпусков. Звонят и пишут, приезжают, иногда специально, чтобы только навестить её в её красивой и уютной квартирке, выделенной ей сельской администрацией, когда она осталась одна после смерти мужа и сына. Теперь только их портреты, стоящие на самом почётном месте согревают ей сердце. Нередко навещают её и сноха и две внучки. Любят бабушку и берегут. Только вот живут в другом посёлке. Зовут к себе. Она пока не соглашается. Не забывают и племянники. Нет-нет да и забегут к тётке Зое. А она, как и всегда была, по-прежнему безупречна. Проста в общении, сохранила правильную и грамотную речь, беседовать с ней одно удовольствие. Её мудрость и жизненный опыт до сих пор необходимы. Нередко к ней заходят и её бывшие коллеги. Без чая и добрых слов не отпустит. Зоя Петровна не привыкла быть бездельницей. Летом по мере сил трудится в своём крошечном огородике, разбитом под окнами квартиры. Горох и бобы для правнуков, свежая зелень для себя. Сама поливает и полет сколько может. Её судьба, как судьба всякого человека складывалась по-разному, но всегда достойно. Учитель – самый главный человек на земле и труд его неоценим. Зоя Петровна бережно хранит грамоты. Награждена она и многочисленными медалями к памятным датам. Главными считает две: «За Доблестный Труд» и «Ветеран труда». Но, пожалуй, самой бесценной наградой для неё стали две её внучки – умницы и красавицы. Подумать только – обе учительницы. Её жизненный путь яркий пример служения выбранному делу и нравственному долгу педагога.

Доброго здоровья тебе, Учитель.

27. 01.2010 г., Евгения Вершинина

Судьба и история

Шалинский район сложился не так уж и давно, в 1932 году. Мы праздновали его юбилей в 2007 году. Анна Фёдоровна Рогозинникова родилась не на шалинской земле. Но случилось так, что судьбы их переплелись: её и района.

Анна приехала в Шалинский край в 1963 году по направлению Свердловского пединститута на методическую работу в районо. Как водится на нашей гостеприимной земле, встретили её тепло, заведующим отделом образования был тогда В.В. Болгарецкий. Выделили ей невесть какое, но отдельное жильё. И началась счастливо её трудовая биография. Вскоре устроилась и её личная жизнь. Встретился ей человек, которого она полюбила, и о котором по сей день никто не услышал от неё худого слова.
А работа захватила и увлекла и стала не просто работой, а творчеством. Работать кое-как она не умела. Вскоре появились в семье один за другим два сына. И она, несмотря на свою занятость, оказалась отличной матерью для своих детей, а это значит – и чужих ей можно доверить без боязни. Недаром и сейчас ещё не забывают ученики своего учителя: пишут и звонят, помогают в её сегодняшней работе. Волею судьбы ей пришлось сменить несколько раз место жительства: Пастушный, Старая Утка, Илим. На там, где она жила и работала учителем ли, методистом или директором школы, люди помнят её до сих пор.

Образованная, но не надменная. Специалист своего дела, но хорошо разбирающаяся в людях. Отзывчивая на чужую беду. Умеющая разглядеть и поддержать в каждом своём ученике, в каждом сослуживце всё то положительное, что не сумели разглядеть другие. Ей интересно всё. Она всегда в курсе событий района. Умеет находить и помнить интересных людей. Увлеклась вначале историей своей малой родины – казачьей станицы Михайловка, где часто бывала, пока были живы её родители и потерю которых, как всякий нормальный человек, тяжело пережила. Оказывается, в Михайловке бывал Д.Мамин-Сибиряк и сохранилось здание, где он останавливался. Но и в Шалинском районе, и в том же Илиме разве нет истории, нет замечательных людей?

И вот уже в Илимской школе её стараниями и усилиями увлеченных интересной идеей детей появляется школьный музей. Увеличивается и её личный архив: к письмам и фотографиям, памятным вещицам прибавляются и прибавляются каждый год почётные грамоты, благодарственные письма от министерства образования, от министерства культуры, от ассоциации поисковиков, от районных организаций – за активную педагогическую и краеведческую деятельность, за творческий подход к делу, за участие в различных конкурсах, где она часто становится лауреатом. Её кредо – люди всякие и всякие совершают поступки, но плохих людей нет, а есть их ошибки, и в каждом есть искра. Потому и жизнь разнообразна. А она-то и есть наш главный учитель и наставник.

Но судьба самой Анны Фёдоровны делает ещё один поворот её семья переезжает на жительство в Шалю, и в 2004 году открывается музей истории Шалинского района. А кажется, что он был всегда в этом одноэтажном деревянном доме с расписными окнами – уютный и гостеприимный. Вы уже, наверно, догадались, кто стоял у истоков его создания? Анна Фёдоровна Рогозинникова. Вначале в этом же здании на базе дома детского творчества под руководством Е.Л. Морозовой Анне Фёдоровне была выделена маленькая комнатка, где она вела работу с детьми в кружке поисковиков и потихоньку собирала документы и экспонаты.

Дом творчества переехал в более просторное здание. Но материалов и экспонатов о Шалинском районе и его людях было накоплено уже столько, что это стало отдельной темой. Да и работа шла нешуточная. Дети отыскивали участников Великой Отечественной войны, погибших и ныне живущих, приносили экспонаты тех лет. Всматривались в жизнь ныне живущих. Не забывали и о старине. Их творческие работы на исторические темы уже занимали призовые места в области. И Анна Фёдоровна решила: быть в Шале музею.

Но разве просто обычному творческому кружку приобрести статус районного музея? Без решимости, напористости, уверенности Анны Фёдоровны – вряд ли. Идею поддержали тогдашние глава района Н.М. Петров и заведующая отделом культуры В.А.Титова, и дело сдвинулось с места. Здание старенькое, бюджетных средств в районе не густо. Вот тут и пригодился организаторский талант Анны Фёдоровны. Подлатала крышу, поправила крыльцо, начала оформление экспозиций внутри здания.
В музей сразу потянулись люди: пожилые, молодые, бывшие ученики. Несли экспонаты, фотографии, документы, рассказы о прошлом. Но шли и за советом, и помощью. Анна Фёдоровна поможет, научит. Назрела необходимость создать организацию «Дети погибших воинов». В оформлении и оборудовании музея большую помощь оказали глава округа О.Н. Сандаков, заведующая отделом культуры Л.А. Нечаева. Спонсором стал ученик первого выпуска Анны Фёдоровны, ныне директор Шалинского СУ А.Д. Кунгуров. Её опорой в этом нелёгком и новом для неё деле стала её семья. Муж Владимир Николаевич – прибить, поправить, отремонтировать. Сыновья Юрий и Сергей – настроить компьютер, отснять видеоматериал, отпечатать и отксерокопировать.

Анна Фёдоровна почти ежедневно в отделе культуры, у главы округа – нерешённых вопросов много. Звонки, встречи с интересными людьми в Шале и районе. Отыскала земляков в Екатеринбурге и Москве, на севере и юге нашей страны. Одновременно с организационной работой оформляются экспозиции, проводятся экскурсии, разрабатываются темы жизни района в различные периоды прошедших лет: Первая мировая война, гражданская, коллективизация, Отечественная война, мирное строительство послевоенных лет и расцвет нашего района. Не забыты события и люди современности. Накапливается и систематизируется материал. Расширяется и штат работников музея. У Анны Фёдоровны есть сейчас помощники.

Постепенно меняется облик музея. Не за горами время, когда понадобится новое здание. Но появится ли новая «Анна Фёдоровна»? Такой же неповторимый и уникальный человек. В её юбилейную дату можно смело сказать: жизнь состоялась. История её жизни уже принадлежит истории района.

2009 г., Евгения Вершинина

Квашня (из истории Чусовского хора)

Это было в середине пятидесятых годов прошлого столетия. Всего-то прошло около десяти лет после окончания Великой Отечественной. Чусовской хор совсем недавно вышел на сцену своего сельского клуба с вечёрок из крестьянской избы. Молоденькая его участница Надежда Сарафанова артистичная, с природным музыкальным слухом, красивая, виртуозно играла на балалайке. Она и репертуар подбирала для хора, и аккомпаниатором была на общественных началах, и уже пробовала сопровождать пение хора игрой на баяне, который навсегда остался её любимым инструментом.

В хоре пело тогда не менее двадцати человек: простые колхозницы – доярки, полеводки, работницы социальной сферы. В основном молодые и нестарые ещё женщины. Сценические костюмы у них были самые простые: одинаковые пестрые ситцевые сарафаны до пола и платочки, повязанные узлом под подбородком. Только платки были разные. У каждой свой — самый нарядный и праздничный.

И вот объявили в районе смотр сельских самодеятельных коллективов. Проходил он в Шалинском клубе железнодорожников. Надя выбрала для участия в нём песню «Квашня». Сейчас уже никто не вспомнит, откуда она появилась в хоре. То ли по радио услышали, то ли от бабушек-прабабушек переняли. А песня шуточная, озорная и спели её женщины так весело, так слаженно да ещё чуть-чуть подыграли, что зал встал, а некоторые из зрителей прямо перед сценой пустились в пляс.
Вернулись со смотра в свой колхоз с победой. Продолжали выступать на своей сцене и по району ездили с концертами. Вскоре хор пригласили выступить в городском свердловском парке Маяковского, потом в Областной филармонии и, даже на сцене Оперного театра. С «Квашни» пошла греметь слава о Чусовском хоре и в районе, и в области. Так и дорос он до народного. Бывали в Чусовом на репетициях хора знаменитые уральские композиторы — Родыгин, Пестов — послушать, как и какие народные песни поют не артисты, а простые люди. Вот тебе и «Квашня». Визитной карточкой Чусовского хора была. А Надя стала легендарной Надеждой Григорьевной Сарафановой. Не только в родном селе, но в районе, в области, служившей песне и людям, пока руки держали баян. Время течёт постоянно. Меняются люди и события. Нет уже колхоза, нет хора, а «Квашня» живёт. Пусть живёт долго!

2021 г., Евгения Вершинина

Чусовские певуньи

Вскоре после Великой Отечественной простые крестьянки-колхозницы пришли в Чусовской хор с посиделок. Собирались они рукодельничать в избе у нестарой еще соломенной вдовы. Была она жизнью битая, нрава строгого, но по-деревенски отзывчивая и всё понимавшая. Вольготно, приятно, весело было у неё бабам да девкам-перестаркам, войною обиженным. Никто не мешал. Мужики женатые на посиделки не ходили. Парням делать нечего: не девичий круг. За рукодельем всегда пели. Да какие песни! Обо всём, что есть на свете. А основа-то всему – любовь! Она милая разлита по всему, что человека окружает. Бывает, не вмещает душа столько впечатлений, эмоций. Хочется поделиться, да словами не скажешь. И запоёт душа, и польются песни, а в них всё есть, что до тебя было и, что с тобой происходит и, что сбудется. Тут и радость, и слёзы: всё выплеснется, накопленное веками. С песней народной ничто не может сравниться. На улице было слышно, как бабы поют. Рвалась песня из избы напростор. Так и переселилась она на сцену. Пошла в народ.

Шли на репетиции певуньи после тяжёлого рабочего дня. Трудно работали они в колхозе с ранней весны и до поздней осени. Да и зимой находил бригадир, чем занять их в коллективном хозяйстве. У каждой семья, дом, скотина в хлеву. Тоже труд немалый. Но душа всё равно просила песни. И пели и выступали. Одна из участниц хора, вспоминая свою жизнь, рассказывала: «Я ведь толькё и видела счастье, что в хору. Мужика забрали на войну. Я осталась с дочкой на руках. Через год на него похоронка. Запохаживал ко мне паренёк семнадцатилетний. Ну, любовь у нас. Не дай Бог! Исполнилось ему восемнадцать, переехала к нему в дом. Девчонка моя со мной. Не давала нам свекровка-то жизни. Оно понятно. Он молоденький совсем. Я с дитём да постарше. Не пара. За год до конца войны забрали в армию ненаглядного моего. Я уж в тягости была. Что без него в чужом дому делать? Мать-то его ненавидела меня. Ушла к себе. Скоро сынок мой родился. Отцу его весточку послала на фронт. Ответа не дождалась. Отслужил он. Демобилизовался. Женился, конечно. Не по любве, думаю, но на ровне. Ну, ничо не сделашь. А у меня новый ухажер. Фронтовик неженатой. Ко мне бегат, а к себе не зовёт. Ласковой, обходительной. Да как узнал, что робёнок-от будет, — боле и не пришёл. Стало у меня уж трое робятёшек. Кой-как тянула их одна. Слава Богу, вытянула. Хорошие выросли у меня дети.

А в хор приду, — душа поёт. Шутки пересмешки с товарками. Баян подпеват. На концерт куда поедём. Даже в городу бывали. В филармонии, в оперном на сцене пели да ещё в парке Маяковского. Чо бы без хора делала? Платье у меня выходное в сундуке лежит. Праздника дожидатся. Накануне выступления баню истоплю. Перед концертом туфельсы тряпкой обмахну. Губы подкрашу. Сама себе ндравлюсь. А поначе как? Людям на раздумье да на весельё выступали. Каких толькё песен не перепели. На сцене-то как на смотринах стоишь да там об себе уж не думашь, вся в песню уйдешь.

Да и не я одна так-то. Почти все в хоре вдовы да одиночки. Ну и замужние бабы ходили в хор, которых мужики-те отпускали. Имя тоже радость. Жизнь-то длинная, дак и смужиком всяко наживёшша. До старости я в хор-то ходила. Уж пожилая была, высмотрел меня в концерте мущщина немолодой, как ездили в Первоуральск-от выступать. Уехала ведь я тогда к нему. Зажили с им ладно. Расписались даже. Да привяжись же к ему болесть смёртная. Умер скоро. Вернулась обратно домой. Слышь, снова ведь в хор пошла. Умерла бы, кажись, на сцене. Ну, годы подошли уж большие да спина меня одолила. Не могла стоять без боли. А на все концерты ходила. Послушать да посмотреть как наши-то поют. Ладно, хорошо пели. Сердце грели».

Гремел хор по всему району. В области был известен. Зрителей на его выступлениях полные залы. Дорос до народного. Постепенно сменялись его участницы. Менялся и деревенский жизненный уклад. Встал телевизор в красном углу каждого дома и полились из него иные песни. Не хоры с голосистыми солистами, а ансамбли, чаще зарубежные, диктовали песенную моду. Отзвучали на сельских улицах задорные и мудрые частушки. Со сцены деревенского Дома культуры полились композиторские и авторские песни и редко-редко народные. Свои родные песни подзабылись. Уходят постепенно, по одной бабушки, ещё помнящие старину. В клубе гремит, шумит аппаратура, так усиливающая музыкальный звук, что уши закладывает, и трудно разобрать слова песен, иногда повторяемые по многу раз, иногда иностранные. Концерты один в один, как в телевизоре, только в самодеятельном исполнении.

Но не расти дереву без корней. Вот выходят в концерте на сцену Чусовского клуба семь-десять женщин с балалаечкой. Зрительный зал замирает. Споют они народную песню и загремят щедрые, благодарные аплодисменты. И авторские песни поют, которые народ давно признал за свои. Без музыкального сопровождения выводят голосами – внимание и тишина в зале. Вспомнят ли свою родную, ещё старошайтанскую песню, на здешней земле сложенную, частушки ли споют, как припечатают. И не прибавить, не отнять. И всё понятно. Народное творчество живёт любовью к жизни и живые чувства этой любви никого не оставляют равнодушным. Народ без песен, как без души, как летний лес без птичьих голосов: глухой и мрачный.

Нынешних певуний хором не назовешь. Едва десять человек наберётся. Да ведь и в Чусовской школе учится ныне не больше сорока детей. Но пока живет село Чусовое, будут жить и песни народные, и частушки, и певуньи обязательно найдутся.

2017 г., Евгения Вершинина

Жизнь в песне

В нынешнем августе Валентине Алексеевне Петелиной исполнится восемьдесят. Все почти свои годы прожила она в Чусовом. Жила как все её ровесники-сельчане: трудное детство в многодетной семье. Небогатый отец её Алексей Семёнович не согласился вступать в колхоз, и у семьи «отрезали» огород по самую избу. Ту зиму они пережили с трудом. К весне вся семья пухла от голода. Выжить помогла лебеда и крапива. Землю семье вернули. В стране прошла кампания против перегибов в колхозном строительстве. Но голодная зима не прошла бесследно. Тяжело и надолго заболел отец и так и не справился с болезнью. Семья лишилась главного кормильца.
В начале Великой Отечественной Вале исполнилось только десять лет. Опять холодные и голодные зимы, а летом нелёгкий крестьянский труд наравне со взрослыми. После войны юность в колхозном селе: ни паспорта, ни возможности учиться и работа за трудодни. А выросла Валентина красивой, трудолюбивой, общительной девушкой с лёгким и весёлым характером. Обнаружился у неё редкий по силе и красоте голос. Пение было её главной страстью с детства. Но она даже боялась мечтать о сцене, в глубине души надеясь всё же, что пение будет делом и смыслом её жизни. Сто песен подряд могла она напеть, не сбиваясь ни со слов, ни с мелодии, но поддержать талант было некому. Мечте не суждено было сбыться.

Из колхоза Валентине удалось вырваться, выйдя замуж в Шамары. Там она стала работать продавцом и не изменила этой профессии, вернувшись снова в Чусовое. Проработала она в торговле до самой пенсии. Бесчисленное количество грамот и благодарностей за успехи в работе хранит Валентина Алексеевна. А ведь непросто работать продавцом. Нужна и сноровка, и подход к покупателям, которые все твои односельчане, и к каждому нужно подойти по-разному. Валентина справлялась. Работа, семья, домашние заботы – всё как у всех.

Только вот не просто любовь, а страсть к пению, к сцене всю жизнь не покидают её сердца. И, пока позволяло здоровье, она была солисткой Чусовского хора. Пела со сцены родного сельского клуба, выступала на сценических площадках города Свердловска и даже на сцене областного оперного театра. Звучал её голос и по областному радио. Знали её и в районе, а в родном селе ни один концерт не обходился без её участия. Пела всегда так, что зрители сидели в зале, не шелохнувшись, а потом восхищённый зал взрывался шквалом аплодисментов. Ею восхищался сам Евгений Родыгин. Её заметили руководители Уральского народного хора и настойчиво звали стать его участницей. Нелегко далось Валентине решение отказаться от того, о чём мечталось с юности, и начать жизнь сначала: ведь у неё ни музыкального образования, ни жилья в городе. А здесь в селе семья, привычный круг людей. Валя осталась петь в родном хоре. Она не просто пела – жила в песне, а если подыграет кто-нибудь из хора в роли героя песни, то целое представление. Особенно удавались ей песни народные. А Валечка не гордится, по-прежнему общительная и простая.

Давно замолчала Валентина Алексеевна. Не поёт больше. Нежданно-негаданно подкосила её болезнь. Только в сердце живут теперь песни. Знает она их великое множество. И зрители у неё остались свои, которые помнят её яркие выступления, её звонкий чистый, красивый голос. Её талант, отданный людям.

2011 г., Евгения Вершинина

Надежда

«Пусть будет Надеждой» — решили родители появившейся у них на свет девочки в далёком теперь уже году. Все дети, рождённые на свет до её появления, не выживали. Этот последний ребенок и был надеждой на счастье, которого ждут в каждой семье, где нет детей, и на благополучную семейную жизнь, и на будущую тёплую старость.
И девочка эта не только оправдала их надежды, но выросла прекрасным человеком. Да к тому же щедро одарённым музыкальным талантом и редкой красотой. Кто знает её сейчас да помнит ещё молодой – подтвердит мои слова.

Родного отца она потеряла рано. Время было такое. Тридцатые страшные годы. Но у Нади появился отчим и сводная сестра Александра. Сама жизнь свела их в одну семью. Вместе выживать было легче. Переехали в Чусовое из Сибири. Родители держали хозяйство, работали в недавно созданном колхозе. Отчим, которого Надя любила как родного, заботился о воспитании дочерей. Сам прекрасный музыкант, он решил научить, как умел, музыке и дочек. Надя была немного постарше Шуры и начала играть первой, как только пошла в школу, в кровь сбивая струнами балалайки нежные детские пальчики. Но отец не отступался и добился результата. Надежда полюбила инструмент, научилась играть и сейчас ещё блестяще играет на балалайке, с благодарностью вспоминая его уроки.

К началу Великой Отечественной Наде было только двенадцать. Война заставила деревенских подростков повзрослеть раньше срока. Все военные годы с ранней весны их ждала тяжёлая работа в поле: и картошку сажали и овощи пропалывали, и за «лобогреем» бегали, подбирая колоски. До «белых мух» убирали урожай с поля. Но дети есть дети. Уставшие, полуголодные, а всё равно играют и песни весёлые поют, и потанцевать хочется – хоть и война. Да и Надя на балалайке подыграет, когда попросят.
В победном сорок пятом у неё за плечами семилетка да умение виртуозно играть на балалайке. Наде хочется учиться дальше, но средней школы в селе нет. Учиться на стороне не на что да и не в чём. Надежда – старшая из девочек, материна надежда и опора – пошла работать.

В 1947 году в сельском клубе создается хор, а с 1949 Надежда его активная участница и сразу аккомпаниатор. Народные песни, которые пели в хоре его участницы, покорили и захватили её чуткую душу навсегда. Днём у нее работа в библиотеке, но она ждёт –не дождётся вечера, чтобы бежать на репетицию. Хор большой. Нужен баян. Он звучнее. Опять вся надежда на Надежду. Других музыкантов в хоре нет, и она начинает самостоятельно осваивать баян. На слух, без преподавателя, не зная нот.
В пятидесятом году приходит со службы на флоте её будущий муж – Иван Николаевич Сарафанов. Пара получилась очень красивой. Ни семейные заботы, ни рождение сына не ослабляют недеждиной страсти к музыке, к сцене. Но она всё ещё не работник клуба. Ходит на репетиции, работает с хором, как простая его участница. Муж не очень доволен её отсутствием по вечерам, но удержать дома все равно не может. Хор гремит по всему району. Идут районные и областные смотры. Везде участвуют чусовляне. Клуб преобразуется в Дом культуры. Надежда становится штатным руководителем хора и его аккомпаниатором. Но как дальше играть без нот? Она оканчивает шестимесячные курсы баянистов в Первоуральске. Упорно учится играть по-новому, часами просиживая перед зеркалом, «ставя руку», и играет всё увереннее. Она прекрасно понимает – курсов недостаточно. И продолжает учиться. Надежда Григорьевна, так уважительно теперь её зовут, получает среднее образование, а затем – Московский Всесоюзный заочный народный университет культуры.

Всё благополучно у Надежды: мать живёт в её семье, подрастает любимый сын. Да вот задушевная подруга переехала с семьей в город Асбест. Зовёт и Надежду Григорьевну с собой, описывая ей в письмах прелести и преимущества городской жизни. Соблазнила. Семья Сарафановых переехала в город. Приобрели квартиру. Зажили горожанами. Надежда Григорьевна – музыкальный руководитель городского детсада. Участвует в методических совещаниях музыкальных работников, учится у коллег. Исполнительная, трудолюбивая, всегда корректная она и там пришлась ко двору. Отыграет Надежда Григорьевна детские песенки на занятиях и в городскую квартиру. А там делать нечего. Всё блестит чистотой и ухоженностью. А дома-то сейчас бы побежала на репетицию в клуб. Писали ей, что осиротел без неё хор. Приезжали работать на свободное место несколько музыкантов да скучно им без своих городов, и жить постоянно у всех на виду не очень легко. Хористки в основном вдовы прошедшей войны. У них только и радости, что хор. Песню сложили про свою жизнь, а в ней такие слова: «Сарафанова Надюша нас баяном подняла». Она душу народную давно поняла через народную песню. Сама привыкла жить в гуще простых и понятных ей людей. Открытая им, отдавая душу любимому делу. Мама её, мудрая Мария Спиридоновна, благославляя её на городскую жизнь, вечно заботясь о её благополучии и счастье, точно знала, что вернётся её Надя обратно.

Не обманула Надежда надежд односельчан. Вернулась семья обратно. Жизнь снова приобрела смысл и радость. Зазвучал в клубе баян. Возобновились репетиции и выступления хора, как всегда успешные. Ездит коллектив с концертами по району, выступает на сценических площадках областного города (тогда Свердловска). Поёт даже на сцене оперного театра, а уж на родной сцене ни один праздник не проводится без его выступлений. Недаром хор носит звание «народного».

В новом здании детского сада каждый день малышей начинается с утренней гимнастики под музыку баяна. Надежда Григорьевна для них проводит и музыкальные занятия. Детские праздничные утренники становятся увлекательными праздниками и для родителей дошкольников. Днём у неё методическая работа в ДК, репетиции со школьниками, вечером работа с хором, нередкие концерты.

Муж Иван Николаевич втянулся в ритм её жизни. У него красивый звучный голос. Он солирует на сцене и участвует в небольших инсценировках. Давно сложилась семья сына с писаной красавицей заведующей сельским фельдшерским пунктом Людмилой Васильевной. Владимир Иванович уже в чине капитана милиции. Детей воспитывают.
Не только в клубе работает Надежда Григорьевна. Звучит её баян то на полевых станах, то на праздниках сельских улиц. То на школьных праздниках. К ней в хор приезжают народные артисты: Е.Родыгин, Е.Щекалёв. Дают мастер-классы и сами не забывают почерпнуть вдохновения в народных напевах. Не всё хватает сил и творческих планов у руководителя хора.

Но время не удержать. Нет давно в живых матери у Надежды. Серьёзные болезни подтачивают её здоровье. Схоронила она и мужа. Для неё началась череда больниц, и наступил пенсионный возраст. Только заменить её в ДК желающих не нашлось. Из сельчан музыкантов не было, а желающих приехать на работу в неперспективное село в 90-е годы на переломе российской жизни не оказалось. Но как жить без надежды? Меняется всё: привычный сельский уклад жизни, состав хора, песенная культура приобретает совсем иные формы, а всё равно люди тянутся к искусству, идут на бесхитростные концерты сельской самодеятельности, на посиделки, на вечера. А как без баяна? Душа просит песни! Песня живёт в душе у каждого.

Чувствует, да точно знает, Надежда Григорьевна, что нужна она ещё людям. Недаром говорят, что не лекарства лечат, а сила духа. И снова баян в её руках. Возвратилась надежда. Знаменитые люди едут в село: М.Евдокимов (после его отъезда сочинили частушку: «Евдокимов приезжал, любовался на закат, а из хора чусовского взял частушки напрокат»), гости из Германии, Италии, Мексики, Америки, наш прославленный космонавт Г.Гречко. Надежда Григорьевна по своей душевной доброте, отзывчивости, любви к людям – не кичась, не ломаясь, шла с баяном на эти встречи и делала всё, что от неё зависело, держась как всегда скромно и достойно.

Когда в начале 2-тысячных годов в селе стали проводиться ежегодные фестивали, где традиционно выступают самодеятельные коллективы, песни, исполняемые чусовлянками, под её баян, зазвучали по всей стране, подхваченные гостями фестиваля. Знаменитая шайтанская (по старинному названию села) «Квашня» прозвучала как эстафета в передаче «Играй, гармонь!». Она по-прежнему готова служить людям насколько хватает сил. Надо, и она не отказывает в просьбах поработать с группой хора и выступает на сцене, и едет с самодеятельными артистами в Шалю для участия в районных культурных мероприятиях.

Её баян не пылится в углу. В клубе «Добрые встречи», что создан при библиотеке, он снова звучит, как прежде, то песней, то задорной частушкой, то народной старинной мелодией. В селе её знают и ценят все. Пифагору приписывают такое изречение: «Вот идут молодые женщины – они красивы. Вот идут старые женщины – они ещё прекраснее». Всё правильно. Так сказать можно и о ней. С красивой осанкой, подтянутая и аккуратная, с облагороженным возрастом лицом. Скромная, простая, негромкая. Другая бы загордилась. Столько наград: «Ветеран труда», «Почётный житель села Чусового», «Заслуженный работник культуры РСФСР», медали в честь 45-летия, 50-летия, 60-летия, 65-летия Победы в Великой Отечественной войне. Значок Отличника Министерства культуры, Победитель соцсоревнования, и много ещё званий и грамот заслужила она. А она считает, что не сделала ничего особенного. Просто живёт, как умеет. Просто прекрасная Надежда.

2008 г., Вершинина Евгения

Сказ о селе Чусовом

В берегах реки уральской
По прозванью Чусовая
Лет без малого как триста
Расположилось село.
В старину Старо-Шайтанка.
Заводские в нём крестьяне
Без работы не сидели:
Летом на своих наделах,
А зимой – чугун варили
На демидовском заводе.
Чусовая помогала
Отправлять его на барках
Аж до Камы до реки.
Песня «Заводы демидовыё»
Вы заводы, заводы демидовыё,
Не демидовы заводы – государевые.
Отщево завод слывет –
Купщенина тут живет.
Купщенина по плотинощке похаживаёт,
Крестьянушек на работу принаряживаёт.
Крестьянушки-крестьяна
Работайте на меня
У меня у барина
У такого ярина
Работа тяжела
Гульба и весела.
(Каждая вторая строка повторяется 2 раза. Музыка народная)
Не могла стоять Россия
Без железного припаса:
Пушки, ядра укрепляли
Стены крепостей державных.
Процветало и село –
Было нужным государству.
Больше века миновало.
Всё сменилось.
От заводика- трудяги не осталось и следа
На реке не видно барок.
Вместо водного пути
Побежали паровозы по рабочему Уралу,
Не задев Старо- Шайтанку.
Пережита мировая –
Первая война с германцем.
Революции стихия
И гражданская война
Красно-белого замеса
В лету канули.
Нет царя, Советы правят
Под присмотром коммунистов.
У земли хозяин новый –
Называется колхоз.

Наговорки:
Вы колхознички-работнички,
Государственны помощнички,
Вы трудитеся усерднее,
Трудодни – ваше спасение.
У колхозного крестьянства-та
Нет ни денег, нет ни паспорта.
Вы на город не ровняйтеся,
На пеще зимой валяйтеся.
Называть себя шайтане
При колхозной «Новой жизни»
Не схотели мужики.
Чусовым село назвали.
Сами стали чусовляне.
Тут вторая Мировая
Скоро грянула война.
Частушка
На войну поехал милой,
Задержался у ворот.
Он запел такую песню,
Что заплакал весь народ.
И колхозное крестьянство
На своем хребте могучем
Вынесло страну к Победе
В мировой войне жестокой.
Прокормило и согрело
Всю великую державу,
Все до нитки отдавая.
Не за деньги, не за славу,
За своих детей и внуков
Да за палочки кривые
В бригадировой тетрадке.
Миновало лихолетье,
Встало на ноги село.

Наговорки
В Чусовое Борис Ельцин приезжал.
Весь районный партактив сюда созвал.
Поля, фермы и покосы посещал.
«Новой жизни» он колхозников хвалил.
За успешный сельский труд благодарил.
Напоследок знамя красное врущил.

Но недолго продержалось,
Лет примерно тридцать-сорок.

Частушка
Перестройку мы начали.
Оказалось, что не ту.
О достатке мы мечтали,
А попали в нищету.

Тут история-селянка,
Не взглянув себе под ноги,
Загляделась на примеры
Стороны заокеанской
И … пошла кривой дорогой.
Видно, сливочки чужие
Показались ей послаще.
Частушка
Посреди родных ровнин
Нонче как в Европе.
Пошла бабка в магазин,
Оказалась в шопе.
Без войны и без набегов
Ворогов земли российской
Стали рушиться деревни,
Исчезая без поминок.
Нет селеньям примененья.
Нынче кончился их срок.
Так история решила.
Да крестьянам непонятно,
Кто накормит государство,
Если в случае чего?

Живописно Чусовое.
Тем и держится пока.
Летом дачники – богема.
Всё сплошь творческие люди
На природе отдыхают,
И художники-студенты
На пленэр сюда стремятся.
Фестивали областные
Привлекают ежегодно
К родникам народной жизни
Люд талантливый, смышлёный.
Частушка
Что вы, девки, приуныли?
Ведь село наше живёт.
Фестивали областные
Здесь проводят каждый год.
И аллея Славы предков,
Покоривших Чусовую,
И трудом ее прославив,
Повела свое начало
От подножия Шайтана –
Камня – грозного бойца
В даль грядущую.

Городское же крестьянство,
Что прописано в селе,
Уж не чает возвращенья.
Кто вернулся, пожалели
О поспешности решенья.
Нет работы здесь ребятам.
И невесты не сыскать.
Частушка Ой куку-куку-куку
Да хоть бы худеньку каку,
На высоких каблуках
Да с радикульчиком в руках.
Едут в дом родной гостями
Разгуляться на просторе,
А израильской картошки
Да говядинки канадской,
Да огурчиков китайских
Можно в городе купить.

В городе житье не худо,
Да в чужом жилье не сладко.
Не дай Бог, дитё родится.
Некуда его пристроить.
И везут назад в деревню
Под опеку старикам.

Нет в помине уж колхоза
Бывшего миллионера.
Еле теплится село,
Как под пеплом угли тлеют,
И рожать перестаёт.
Много-много для деревни,
Если два ребенка в год.
А бывает, что впустую
Год пройдет…
Частушка
Ох, деревня ты моя,
Ценами прибитая,
Молоко дешевле нефти,
Мудрая политика.

Эх, кабы я была царица,
То указ бы издала:
Чтобы стены не пустели
Новой школы светлоокой.
Простодушный и весёлый
Раздавался б в каждом доме
Детский смех, как колокольчик.
Чтоб ремёсла расцветали,
Старики забот не знали.
Чтобы руки уставали
Пересчитывать купюры,
Да не зелени заморской,
А рублей казны российской.

Частушка
Говорят, под Новый год
Доллар сильно упадет.
Кабы знать, где упадет,
Там и встретить Новый год.

Чусовой, в веках воспетой,
Как жемчужины Урала,
Не мелели б берега.
Чтоб поля не зарастали
Без мужицкого догляда,
Не редели бы леса,
Расхищаемые тайно
Ненасытными дельцами.
Чтоб забытая деревня
Не была бы сиротою
У кичливых городов,
А источником духовным,
Светлым родником народным
И культуры, и искусств.

А по сему:
Чтобы избранные думцы,
Поумерив аппетиты
Среди льгот своих бессчётных,
Повернулись бы к народу.
И трудом его насытив.
Рассчитались за работу
Справедливо, без обмана.
Привели его в сознанье
Не пивное, не хмельное.
И издали бы законы,
Чтобы мог распоряжаться
Весь народ своим богатством.
И Россия золотая
Засияла бы в веках!

Частушка
Не само всё уродилось
И не с неба к нам свалилось.
Мастерство, наука, труд
Результат такой дают.

через 15 лет
Уж немало лет прошло, как был писан этот Сказ.
Появились изменения у нас.
Все угодья поделёны на паи
Есть у каждого землица и покос.
Только как на них работать? Вот вопрос.
Не вскопать одной лопатой пять гектар
И не выкосить литовкой всю траву.
И давно заглох в селе кооператив.
Может, был бы он, так не хватило бы земли
И продуктам сельским не было б цены.
На своей- то бы землице в радость труд.
Берегли бы и лелеели её.
Всё, что хочешь бы наростили на ней
Да не с хитростью китайской ядовитой,
А с любовью и заботой плодовитой.
Вот бы несколько паёв объединить
Да вдобавок тракторишко прикупить.
Всё бы легче было прибыль получить.
Эх, да нету сбыта.
Молоко, картошку, мясо продавать
Лишь себе убытки наживать.
Только труд такой не нужен никому.
Не осилить тот подаренный надел.
Частушка
Крестьянушки, крестьяна,
Куда вы делися, куда?
Остались одни фермеры
Да агродиректоры.
Только каждый свой кусок земли берёг,
А не поле общее бескрайнее, как море.
Так, на всякий случай.
Коллективному довериться не мог,
Выгоды не видя впереди.
Но не всякий поспешил оформить пай.
Поразмыслив, сморща лоб,
Порешил его продать, не надеясь на барыш.
Но всё ж: кто пропил,
А кто, к примеру, и стиралку для белья себе купил.
Горожане — покупатели паёв видят выгоду. Не глупые они.
Знают точно: нет провеса у земли.
А остатки от колхоза вместе с лесом и скотом
Выкупил предприниматель. Сам не местный.
И теперь чуть-чуть шевелится село, как в июле ручеёк.
Может завтра пересохнуть.
Есть рабочие места.
Хоть немного их, но как-то не спешат их занимать.
Всё рабочих рук нехватка.
Правда, от зерна, от молока и от скота нет достатка.
Бьётся наш предприниматель для себя и для села.
Только прибыли немного.
Слава Богу, лесопилка всех вывозит.
Как известно и у леса нет провеса.
Да беда. Растёт лес тихо.
Старый весь почти сведён.
Молодой не поспевает за пилой.

Жаль, но поредел у нас народ:
Город сильных, молодых переманил;
Стариков, старух погост приютил.
Нет размаха у села.

Наговорки
Не вписался наш бесхитростный народ
в хищный капиталистический расчёт.
Проглотили агрохолдинги село.
Обезлюдело, состарилось оно.
Не услышишь утром пенье петуха
и не срядишь для коровки пастуха.
Да коровки-то в диковинку у нас.
В магазине молока всегда запас.

Может правильная нынешняя жизнь?
Исторический закон не отменить
Да и прошлого назад не воротить.
Только больно уж крутенек тот закон.
Историческим законам доверяй,
Но от жизни никогда не отставай.
Как сумеешь, за подол её хватай.
Обмелела река жизни невзначай.
Нет подпитки от истоков берегам.
Обвалились, обнажилися они.
Как поправить? ТО неведомо пока.

Наступило видно время. Надо новое встречать.
Жаль деревни: растерялася она,
Как на выданье купеческая дочь.
За купца идти не хочется,
А в родном дому невольница.
Что ей делать? Как ей быть?
Нету времени годить.
Думай, девка, да смекай,
Да судьбину выбирай.
Хоть и выбор небогат, но не стоит унывать.
ВЕСЕЛЕЙ ГЛЯДИ ВПЕРЁД!
БУДЕТ, будет У СЕЛА СЧАСТЛИВЫЙ ПОВОРОТ!
Не такоё выносила Земля-Мать.
Не в характере деревни горевать.
Видишь, вон уж рыночные гасятся огни.
Интересно, что-то будет впереди?
Знать, хорошее!

Частушка
Разудалой -то головушкой смекай,
Дело всякое с себя ты начинай.
Правду жизни никому не изменить,
Но под силу с самого себя спросить.

Текст составлен Вершининой Евгенией Георгиевной в 2021 г.
Наговорки и частушки придуманы Вершининой Е.Г. в 2021 г.
Музыкальное сопровождение – балалайка (Симакова О.К.)
Исполнители:
текст читает автор,
поёт фольклорный ансамбль села Чусовое «Чусовские посиделки»

Обвет

Историю об обете Богу я впервые услышала от будущей няньки моей дочери. Женщине этой в то время было уже за семьдесят, а мне двадцать пять. Сейчас мне скоро шестьдесят, её уже давно нет на свете, а всё не забывается этот «обвеет», как она его называла.

Встреча моя с этой женщиной произошла так. Стоял декабрьский пасмурный и тихий с крупным снегом день. Я шла с работы домой, где меня ждал мой навечно больной муж и маленькая трёхмесячная дочка. Я работала тогда акушеркой в селе. Была отзывчива на чужую боль. Кроме основной работы было много и дневных, и ночных вызовов. Конечно, я бежала на вызов по первому зову, но всегда мучило чувство вины за оставленную дома мою девочку. В селе все на виду. Жизненные обстоятельства каждого известны всем. Не была секретом и моя жизнь. Перешла по зимней дороге реку, поднимаюсь к своему проулку, у начала которого стоит малюсенький домик. Около него разгребает лопатой снег бабушка. Высокая, крупная, строгая с виду. Это Марья Константиновна. Я её знаю. Возила в райцентр её мужа в тяжёлом состоянии. Там он и умер от заворот кишок во время операции. Знаю и то, что она после его смерти ушла жить в этот свой домик-избушку, чтобы не спорить с его детьми из-за дома, что своих детей у неё нет, живёт одна в своей избушке. Здороваюсь с ней слегка неуверенно. Всё вспоминаю в душе, что чуть затянула отправку её старика в больницу по неопытности, да там ещё подождали с операцией часа три. Но она сама смотрит на меня ласково и мягко. И говорит сразу и прямо: «Возьми меня в няньки». При всём своём неумении отказывать людям и говорить нет, я отвечаю ей, что не смогу платить. А она уговаривает: «Да я бесплатно. Я «обвет» Богу дала выводиться с тремя чужими детьми, а выводилась только с двоими. А уж лет мне много. Боюсь, не успею. Дак я приду завтра с утра?» Не смогла я ей отказать, и на следующий день она ещё затемно пришла к нам. И так я ей благодарна за помощь, что не забыть во век. Через два месяца она со своей старинной подругой – бывшей дьяконовой дочерью окрестила мою девочку дома. Событие это они обставили по всем правилам: отыскали для новокрещаемой новенькую рубашечку, новенький блестящий крестик и припасли бутылочку красненького вина. Меня и не предупреждали ни о чём. Прихожу домой, а они уже песни распевают и целуют по очереди ребёнка в обе щеки. Та хохочет довольная. Сердиться на старух было невозможно. А нянька рада больше всех. Теперь ей и целовать можно робёнка, а то ведь поганой был. Приходила она к нам всегда вовремя. Пока я на работе, она своими крупными, ловкими руками столько дел переделает. И всё у неё получалось красиво, быстро. А сколько я житейских историй старинных понаслушалась. Узнала и про её «обвеет».

Вышла она замуж, за кого тятя отдал. Пять дочерей у нег было. Все высокие, работящие. Посватал её поповский сын. Отец не раздумывал и не спрашивал Марьиного согласия. А любовь-то у неё была – тот самый старик, Миней, недавно умерший. Тогда он был молодым и очень красивым. Повенчали её с поповичем в церкви перед Великим постом. Дожили молодые до весны, а весной поплыли они в лодке по Чусовой щук ловить. Мария на корме с веслом. Наклонится молодой через борт за сетью, у неё в голове стучит: только чуть лодку наклонить, он и булькнет в воду, а уж обратно ему не выбраться – вода большая да быстрая. И мне не помочь, не сумею. Вот и буду опять свободна. Может и замуж пойду за Минея. Только Миней-то посватался уже. Высватал за себя невидную, нестатную да и немного странненькую. Сбежала Мария летом от мужа от греха подальше в Новую Лялю. Там у неё дальние родственники жили, и строился бумажный комбинат. Шёл 1922 год. Устроилась на работу, но любви больше не встретила. Вышла замуж за хроменького, много пониже её ростом да и постарше. Дом у него был большой. На девять окон. В двадцать шестом году родилась у неё Галечка. Через два года Пашенька. А вначале войны уехал в госпиталь ей муж. Лечить сильно заболевшую хромую ногу. Месяца через два прислали ей извещение, что он умер. Хоронить она его не ездила. Война. Где могила его, так и не узнала. В войну работала, как проклятая. Дом большой. Его содержать надо. Дети подрастают.

Семнадцати лет пошла её Галечка работать на комбинат. Красавица – две толстых косы почти до колен. А через несколько месяцев хоронила Марья Константиновна своюГалечку в маленьком ящичке. Затянуло Галю за косы в бумагоделательную машину между двух бумажных рулонов. Свету божьего не взвидела Мария. Но выдержала. После смерти Галечки переехала она с сыном в Салду. Не могла смотреть на комбинат этот проклятый. Опостылел и дом. Свет в окошке милый Пашенька. В армии отслужил. Высокий. Много выше матери. Весёлый да улыбчивый – девки гужем. Выбрал Оленьку под стать себе. Привёл в дом. У матери ревности: тесто на блины и то сделать не может, прибираться не умеет. Сыночек народился и того успокоить не знает как, голодный должно кричит. Делят Пашеньку. И та, и другая любят без памяти. А бедный Пашенька не знает, чью сторону принять. Заболел Пашенька. Прободная язва. Одну только ноченьку помучался. Умер к утру. Пашеньку в Салде похоронила. Думала с ума сойдёт. Всё плакала, всё перебирала в уме, за какие грехи так её Бог наказывает? Знала, за какие. Дети-то от второго мужа, его фамилию носили, да она-то венчана с другим. Грех это перед Богом и людьми. Так и приняла обвет. Со снохой жить не стала. Не могла оставаться в осиротевшем доме, да и обвет надо было исполнять. Ушла в люди. В первой семье, куда она прибилась, мальчик был уже большенький. Допестовала она его аж до самой школы и ушла в следующую семью водиться с Лёнечкой. Лёнечку этого любила она без памяти. Всё вспоминала потом, как хорошо жилось ей в этой семье. А потом пришло письмо из деревни. Овдовел Миней. Да и сестра её родная тоже овдовела, живёт одна. Зовут её домой. Лёнечка подрос уже. Приехала Мария Константиновна на родину. Купила избушку и за Минея вышла замуж. Только уж здорово выпивал Миней, видно горе какое-то заливал. В одной избе он сам по себе, она сама по себе. Схоронила и Минея. Снова живёт в избушке. Церкви в селе нет. Так Богу молится день и ночь. Каждый день из окошка наблюдает, как я утром бегом на работу, вечером по вызовам.

Пронянчилась она у нас больше года. Девочке моей уж около двух лет было. В детский сад не отдаёт: пока могу, буду ходить. Прикрикнуть на неё не разрешает: не обижай робёнка. Богородица дала. Не твоё дитё, не обижай. И девочка моя её любила. Второе лето нашей с ней жизни выдалось жарким. Стала моя Мария Константиновна сильно мучиться от жажды. Квасу ставила каждый день две трёхлитровые банки, а всё ей не хватало. Ещё воды стаканов несколько прихватит. Повезла я её в райцентр в больницу. Диабет. Дали таблеток. Переживала она не сильно, а даже рада была: Бог не забыл. Делать нечего. Девочку мою отдали в садик, а Мария Константиновна ещё прожила лет пять. Таблетки принимала через пень-колоду. Любила конфеты и так и не отказывалась от них. Мы к тому времени из-за реки переехали. Выделил колхоз нам отдельный дом. Но друг к другу похаживали. Настряпает она шанег с картошкой, придёт. А когда у меня появилась вторая дочка, ещё пыталась мне помогать, но силы её уже оставляли. В одну из зим она совсем оставила диету, потеряла всякий интерес к жизни. Дня четыре пролежала она в коме. Всё ей дети мерещились: «Да успокойте робёнка-то, что он всё у вас плачёт». Племянники её не оставили. Какое-никакое наследство. От моей помощи отказались. О больнице никто и не помышлял. Деревенских старух тогда туда не брали. Умерла она в середине марта. Осталась у нас маленькая тусклая фотография, на которой она чуть видна, и благодарная память. За могилой я ухаживаю, пока могу, в алтарь подаю молиться. Прости ей Господи все её прегрешения – вольные и невольные. Упокой её душу.

2006 г., Вершинина Евгения