Антонова Екатерина Андреевна. Шайтанская сага

Екатерина Андреевна Антонова родилась в Екатеринбурге. Ее назвали в честь этого города. В Чусовом с 1727 года жили ее предки по материнской линии. Мать, Антонова Людмила Степановна (в девичестве — Бардина), работала в краеведческом отделе областной библиотеки имени Белинского. Отец, Андрей Геннадьевич Антонов, состоял в Союзе художников СССР и был ведущим скульптором Екатеринбурга. Они познакомились в 1962 году в Чусовом на танцах: мать Екатерины Андреевны приехала в село к бабушке на лето, а отец, будучи еще студентом художественного училища, был здесь на пленэре.

Уже в 1976 году Андрей Геннадьевич купил в селе дом, что в дальнейшем привело к возникновению в Чусовом большого сообщества художников.

Интерес к сохранению истории Чусового у Екатерины Андреевны возник из-за воспитания в семье, в которой дорожили связью с корнями:

Мама у меня работала в краеведческом отделе библиотеки, отец — скульптор. Очень много читали, очень много обращали внимание на какие-то мелкие детали.

Антонова Екатерина Андреевна

Стремление передать историю рода своим собственным детям и внукам вдохновило Екатерину Андреевну начать записывать все, что она знала о селе и своих предках, живших в нем. С разрешения Екатерины мы публикуем ее произведение.

Шайтанская сага

Семья Молчановых

 В далеком уральском селе Шайтанка, на берегу красавицы Чусовой, в одной дружной семье жила девочка Шура. В семье было шесть детей, а Шура была четвертой (или шестой: две первые дочки умерли сразу после рождения) Папа у них — Молчанов Иван Тимофеевич — был настоящим есаулом казачьих войск в отставке. Корни его были из Вятского уезда Казанской губернии, но семья давно перебралась на Демидовский завод (а вятские-хваткие, всемером одного не боятся и то, если он спит).

У семьи были свои пашни, лесные наделы и луга, поэтому семья неплохо жила на военную пенсию и на поставках леса для строительства барок для железных караванов. Иван мыл золото, скорняжил¹, и скупал шкуры. В семье никто не ленился, все работали, а хозяйство было немалое по нынешним временам, но вполне среднее для тех времён: три рабочих лошади (то были уральские тяжеловозы), две коровы с телками, пара быков, свиньи, штук 10-15 овец, птиц вообще никто не считал. Машин тогда в селе не было, и передвигались на повозке, запряженной лошадью, но раз эта лошадь не участвовала в работах, то ее при подсчетах живности во дворе считали не за полноценную лошадь, а вместе с овцами.

Кроме основных работ, отец, или как его звали в семье, «тятя», ещё и чеботарил, то есть был сапожником, а зимой катал пимы́, или валенки, по-нынешнему.

Семья была православная, а в те годы в селе жили люди, которые придерживались разных вероисповеданий, но основные были православные и кержаки (староверов так в селе называли). Село было «главным логистическим центром» уральской империи Демидовых. Всю зиму сюда, как и на другие Пристани Чусовой, свозили железо и лес для строительства барок, зерно — в общем, все те товары, которые нужно было отправить в центральную Россию в большом количестве при отсутствии железных дорог. К весенней отправке железных караванов сюда на заработки стекался всевозможный люд из разных мест, крестьяне из ближних деревень. Рабочие руки были нужны для строительства барок, спуска их на воду, погрузки, да и железным караванам нужны были немалые рабочие руки и ноги. А ещё до этого, в давние годы, здесь жили вогулы, и капище у них было на Шайтан-камне, и речку, что впадала в Чусовую, тоже прозвали Шайтанка. Основное население было, конечно, православным, и храм в селе был, потому и была Шайтанка селом, а не деревней. Даже волость была Шайтанская, и никакого Шалинского района и подавно ещё не было в ту пору.

Храм

Храм стоял на высоком берегу пруда, выше завода железоделательного, а завод был основан в 1727-м году, и после закрытия храма его сначала под склад зерна приспособили, а потом уже в Клуб перестроили. Позже Клуб стал Домом Культуры, а в декабре 2017 года он сгорел, и при пожаре обнажились поврежденные церковные росписи. Восстановить уже ничего было невозможно, и было принято решение строить новый храм.

Когда храм решили закрыть, люди хотели защитить его, но у них ничего не вышло. Старушки организовали крестный ход, но приехала милиция, НКВД и арестовала и священника, и его сына, а остальных разогнала.

Но не так просты были православные старушки: успели демонтировать и вынести из храма особо ценные иконы, утварь и алтарь. Село было богатое, и храм был богато украшен резными деревянными рамами в позолоте, и казалось, что внутри он весь резной, золотой, и алтарь был тоже резным и очень красивым. До лихих 90-х годов XX века прятали старушки алтарь по своим чердакам, где были устроены особые комнаты. А во времена, когда совсем тяжело было и власти ходили и искали иконы по домам, закопали старушки их на чердаках своих домов. И сейчас при перестройке домов находят их ещё иногда. Самое тяжелое случилось в 90-е годы XX века, когда спасительницам-старушкам было уже за восемьдесят, а страну накрыла очередная революция — перестройка.

Перестройка

Некогда славный и богатый колхоз-миллионер влачил своё жалкое существование. Денег и работы не стало, вкусная здоровая еда стала невостребованной набирающими силу и власть торговыми сетями, и страна перешла на импорт продуктов непонятного происхождения. Позже, конечно, люди задумаются, но будет поздно, хозяйства окончательно развалятся, скот отличных пород, купленный в своё время за валюту в Америке, выдадут последним работникам по цене простого убойного мяса. И они его, конечно, забьют и съедят. Вот в эти тяжелые годы и стали ездить лихие люди, сначала скупать задёшево, а потом и вовсе силой отнимать позолоченные иконы в Невьянской технике. За дорогую икону в те годы просто могли убить. Все, кто мог и хотел работать, уехали в города. Грустно стало в селе, вот тогда и канул в Лету иконостас из церкви. 

Но Шайтанка — мистическое место, и никогда не прощает зла обидчикам. Если она вас приняла, то навсегда засядет у вас в сердце и никогда не отпустит, а если уж не полюбились вы ей по духу, то тут же выпроводит вас и никогда больше не пустит, да и у таких гостей больше появляться здесь желания не возникает. 

Как сносили храм

Занятная история случилась и при сносе храма. Собрались его сносить. А как это сделать? Разбирать люди отказываются, не настолько ещё силён атеизм был в те годы, а партийному руководству уж шибко (быстро, значит по-шайтански) отчитаться хотелось. И решили храм трактором свалить. Обвязали пристрой тросом и стали трактором тянуть. Старушки вокруг голосили, читали молитвы и псалтырь. После того, как трос оборвался в третий раз, тракторист сказал: «Все! Без меня! Трос рвётся, храм стоит-не шелохнётся, значит, не угодное дело делаем, в этом больше не участвую! Хотите — без меня». И ушёл. Сел тогда парторг за трактор, снова трос привязал, но только один угол свернул. Старушки его, конечно, проклинали как могли. Вечером парторг дома резал стекло, и кусочек отлетел ему в глаз. На что старушки-прорицательницы тут же сказали: «Это тебе наказание такое, жить теперь с одним глазом. А второй тебе оставил Господь, чтобы ты увидел, что был неправ и что церквы ещё заново строить будут». Ну, собственно, мы-то сейчас уже знаем, что все так и вышло.

Кержаки

Дома православных были справные²(. Если хозяева мастеровые были да участвовали в железных караванах, то в один-два этажа, с крытым двором на два-три конька, да и окон по одной только стороне дома было от пяти до семи. Если бедные были или ленивые, а может больные, или у кого ребят малых много было, а работников мало, то домишки были крошечные, с одним-двумя окошками. Село было далéко от Москвы — таежные леса да высокие горы кругом — вот и бежали сюда люди старой веры, да и Демидовы не прочь были взять их к себе на работу. Они сами были приверженцами старой веры, и все города из Уральской империи такими являются и сейчас, и люди в них суровые и молчаливые живут, тяжело чужаков в свою среду пускают. А звались те люди в селе «староверы», или «кержаки». У кержаков на берегу пруда была своя часовня, после закрытая церквой. До 2000-х в ней был спортивный зал школы, а сейчас православные службы проходят. Дома у них отличались от домов православных, сейчас уже и не определишь, все перестроилось и перемешалось. А тогда взглянул на дом — и сразу видно, люди какой веры живут в доме.     

Кержаки тоже были работящими. В такую даль прийти из центральной России по непролазным лесам, вырубить тайгу и обосноваться на новом месте не сможет ленивый и трусливый человек. А ещё и дикие звери, и местное население — вогулы, которые, совсем не желали делиться своими исконными землями: пастбищами и угодьями. Но страшнее всего в тех местах были набеги башкир. Они налетали на лошадях, жгли все вокруг, уводили в полон («плен» значит), да и человеческих жертвоприношений тоже не чурались.

Вот в таких тяжелых условиях и основали кержаки село Шайтанка. А начали основывать земли шайтанские с того района села, который прозвали Непряхино. Позже появился Балчуг («болото» значит в переводе с тюркского), Пристань, Гавань, Зáпруд, Зарекá. Ну а совсем в XX веке добавилась Шантара на Балчуге и Пеньковка в Запруде. 

      Но что-то я отвлеклась.

Так вот, дома кержаков в Шайтанке были и дом, и двор под одним коньком, который был расположен вдоль дороги, а не поперёк, как у православных. И общались в основном они только между собой, с остальными только в случае крайней нужды или по делу. На постой никого к себе не пускали, а если кто воды попросит попить — или вовсе дом не откроют, или нальют в «поганую» посуду (для чужих, значит), или совсем после ухода гостя ее за баню выкинут. 

Кладбища тоже у всех свои были, и могилы отличались: на Вятском кладбище, что на Вятской горе, могилы были в лесу. Тихо, птички поют, бурундучки бегают. У самых состоятельных мраморные памятники и надгробия были, их заказывали в городе и везли сюда. А у простого люда стояли деревянные голбцы — деревянные столбики, в верхней части которых был как бы треугольный домик, в центре которого, под крышей, помещалась иконка. В праздники ещё и лампадку или свечу ставили, а основание могилы деревянным было, а в центре — сам могильный холмик. У каждой могилы садили дерево и украшали могилу бумажными цветами. Позже, после революции и войны, кроме деревянных крестов стали появляться металлические памятники, сваренные из металлического прута в форме пирамидки с пятиконечной, выкрашенной красной краской звездой на вершине.

Заречное кладбище, что было на Могильном камне, отличалось от Вятского. Оно располагалось так же, как и Вятское, в высшей точке, чтобы далеко было видно, да и предки чтобы могли «наблюдать» и, в крайнем случае, помочь непутевым потомкам. Да и чтобы живые люди помнили о своих. Заречное кладбище было на высоком утесе реки Чусовой, деревьев на нем не росло: то ли никто не садил, то ли от того, что никогда не было ограды у сельских кладбищ, и козы и овцы, которых не гоняли в стадо, вместе с коровами выедали все побеги маленьких деревьев. 

Крестов на этом кладбище не было, прямо на могилах лежали тяжёлые чугунные плиты с допетровской датировкой: «Лета 6950 июня месяца… такой-то, такой-то». Но давно поросли плиты мхом и дёрном, ушли в землю, и без специалистов уже не прочитать надписей.

Как Шура и Леня за солью в Верхний Тагил ходили

Пристаней в селе раньше тоже две было, на правом и на «Лёвом» берегах. Демидовы возили своё железо по старой лесной дороге («елани»³), в лесу были настелены брёвна по принципу застеленных небольших срубов. Дорога местами была болотистая, а сани с железом тяжелые, да и много везли грузов, не было возможности другим способом, кроме реки, отправлять в те годы большие партии грузов — от самого Невьянска и Верхнего Тагила. Вот по этой самой дороге отправили родители в 1932-м году шестилетнюю Шуру (Александру) и девятилетнего Лёню (Алексея, по непонятной привычке уменьшительно в Чусовом и Алексеи и Леониды — или Лёни, или Алехи) в Верхний Тагил к родственникам за солью (в селе не было). А чтобы попасть на ту сторону реки, нужно было идти вброд или на пароме переправиться, потому что мост подвесной только в 1941-м году появился. Отправились дети утром рано, а идти около 49 вёрст было. Весь день шли, дикие звери им не встретились, было лето. К вечеру они дошли, купили соли и отправились ночевать к родственникам. А на следующее утро отправились обратно, пожалел их родственник и часть дороги подвёз на лошади, сколько мог, ему тоже нужно было потом вернуться и идти на работу. Строго было, опаздывать нельзя было. 

Создание колхоза

Тятя у них чеботарил («сапожничал» значит), как могли все работали, даже золото грохотом⁴ во времена НЭПа мыл, скорняжил, шкуры и пушнину скупал, пока этот промысел законным был.

Когда колхоз создавался, сначала обрадовалась семья, что теперь все хорошо будет, все будут друг другу помогать, и записались они в первые колхозники. А родной тятин брат, Ермил Тимофеевич, даже председателем колхоза был выбран, а тятя, Иван Тимофеевич — председателем сельского совета. Лошадь одну в колхоз увели, часть пашни отдали, а мама, Клавдия Сергеевна, даже свои золотые серьги на обустройство детского сада сдала. Но это продлилось совсем недолго. Позже семья вышла из колхоза и больше туда не вступала, но на то были свои причины.

Жизнь после Гражданской войны

Когда НЭП закончился, Гражданская война к концу подошла, во всей стране голод случился. Тяжело стало в селе жить, а тут ещё и бывшие лентяи и пьянчужки поняли свою выгоду и стали к руководству рваться, доносы-кляузы на хороших людей писать. Что тут поделаешь! Это раньше крепкий дом был у тех, кто много работал и у кого работников было в семье много. А теперь можно стало жалобу написать, что кулаки, мол, — и все, приезжали милиционеры, выселяли семью и увозили куда-то ещё дальше в тайгу, а дом и все вещи, как раз жалобщик и старался занять. Зачем ему стараться, работать? Можно теперь на всём готовом, в справном доме жить-не тужить, чужое добро пропивать.

А в семье Молчановых как раз сначала сильно заболела (последняя стадия рака) и вскоре умерла двоюродная сестра отца. Муж ее погиб, и остался сын сирота. Не по людям же ему идти — взяли они его к себе, не принято было раньше детей бросать и в приют отдавать. И взяли они Бориса и его больную маму к себе, поселили в избушке, ухаживали за ней, как могли, лекарства покупали, а потом и похоронили. Остался Борис у них жить, и всего наследства ему осталась одна пуховая перина. Но ничего, его приняли как родного, одевали, обували, приданое ему тоже к свадьбе откладывали. А он в свои десять лет, как и все остальные дети, в семье помогал по хозяйству в тех работах, которые ему по возрасту в семье распределялись. Но тут начались массовые гонения на «кулаков», как в те годы прозвали крепкие крестьянские хозяйства. Всех тех, у кого чужие люди работали, назвали «кулаки-эксплуататоры». Вот и стали говорить, что семья парня эксплуатирует, ну и что, что он — племянник, не считается. Фамилия другая, и все тут.

А у соседа в семье бастрюк⁵ воспитывался — незаконнорожденный сын отца, от другой женщины. Они его тоже сызмальства воспитывали, матери он не нужон был, в девках его родила, а теперь уж и взамуж вышла и детей других народила. 

Клавдия Сергеевна

Как-то поздним вечером и пришли люди в военной форме, нездешние, с оружием, и забрали и тятю, и соседа, и увезли в неизвестном направлении. 

Опечалилась семья, как им теперь без кормильца-то! Детей полон дом, и Ниночка маленькая только родилась… Как всех прокормить? Невозможно в селе без справного мужика.

Шурина мама, Клавдия Сергеевна, бойкая была, а брат ее водоливом⁶ был, железные караваны водил. Да и сама она один раз, до замужества, с братом поварихой сплавлялась. Платили хорошо, и Клавдия себе денег заработала столько, что на целый год всей семье хватило, и на свадьбу еще осталось.

Поразмыслила она, что делать, и пошла совета к учителю спросить. Очень его, директора школы, уважали тогда в селе, очень он грамотный был. Посидели они, подумали, и помог директор школы заявление Клавдии Сергеевне правильно написать. Об одном только попросил: чтобы она его не упоминала. Турхан была его фамилия, и сейчас в школьном музее можно посмотреть на переданную им перед отъездом из села фисгармонию. 

Собралась Клавдия Сергеевна, запрягла лошадь и поехала в район в Шалю, не побоялась. Отвезла она заявление в НКВД, написала, что детей полон дом, что лошадей, корову в колхоз сдали, серьги золотые, что никакие они не кулаки. Удивились в НКВД: «Нет, — говорят, — не было никакой разнарядки, никого мы не арестовывали. Разберёмся!» — говорят. И разобрались. Давно ходили жалобы на то, что в лесах какие-то банды лесорубов действуют. Вырубят лес, свезут его куда, а тех, кто рубил, тут же в лесу и порешат («убьют» значит).

Вернулась Клавдия Сергеевна в село, а следом военные и НКВД с винтовками приехали. Пообщались с местными и с лесниками и нашли поляну, где лес валили. Вовремя успели, всех спасли, а бандитов-душегубцев кого застрелили, кого арестовали. Но главное — всех сельских мужиков спасли. А ведь ещё один день, и все, потеряли бы семьи своих кормильцев. А спасибо за то Клавдии Сергеевне, что не побоялась к властям обратиться, ведь в те годы многие сидели и дрожали от страха, сдавали своих родственников, фамилии меняли. Ведь если действительно было бы дело на кулаков, то ведь могли и ее тоже сразу арестовать, а детей — по детским домам.

Вернулся отец домой и сказал: «Все, семья, собирайтесь». Заколотили они дом, скотину какую продали, какую раздали, какую закололи. Договорились с подводой⁷, всех погрузили и поехали в Верхний Тагил на завод устраиваться.

1. выделывать шкуру на мех ↩︎
2. в хорошем состоянии ↩︎
3. обширная прогалина, луговая или полевая равнина ↩︎
4. оборудование для разделения сыпучих материалов на вибрационных ситах ↩︎
5. внебрачный ребенок ↩︎
6. старшина на барже ↩︎
7. конная повозка ↩︎